Обернулся с козел солдат; разглядел Иван Васильич, что голова у него пирогом и нос длинный.

— Вашескобродь, дозвольте спросить, — это мы спроти кого же идем?

— Не знаю, — удивился вопросу Иван Васильич.

— Говорили, будто матросня, — понизил голос солдат.

— Кто тебе говорил? — еще больше удивился Иван Васильич.

— Я тоже думаю, — не должно быть… Болтают зря…

Какие-то солдаты, которым надоело трястись на подводах, идут сзади. Но они говорят о том, что знают:

— Корова, например, требушистая, а бы-ык, он, брат, кишков много не имеет, у него, брат, вес большой…

— Или возьми свинью… До чего важка, стерва!.. У ней мяса плотная, страсть!

Но вот кто-то растолкал их сзади.

— А? Кто?.. Кашевары?.. А доктор где едет?

И у повозки крепко сбитый подпоручик Самородов показал свое крупное круглое лицо с усеченным носом.

— Вот где вы?.. Покойной вам ночи!.. К вам можно?.. Ногу натер, понимаете, сапог жмет…

— Вы что, — догоняли, что ли?

— Вона!.. Догонял!.. Я — ваше прикрытие — у меня сзади взвод… А мудрец какой-то сказал: лучше сидеть, чем ходить… Правильно!

И вскочил на ходу.

Где и когда успел выпить Самородов, но чуть только он уселся рядом, сильно запахло спиртным.

Он еще молод, чтобы проявиться как следует, и пока пьет, впивается деловито, обдуманно, точно осенний крепкий огурец, вбирающий соляной раствор, чтобы достоять в бочонке до лета, чтобы хозяйка, вынув его в мае и подавая гостям, могла бы сказать с приятной улыбкой:

— Вы посмотрите только: как свеженький!

И гости чтобы ахнули и похвалили: «Вот это засол так засол!..»

— Что это мы, а?.. Куда именно?.. И зачем? — сразу задал ему все свои вопросы Иван Васильич.

— «Куда»!.. И что это значит «зачем»?.. — усиленно задышал огурец рассолом. — Их ведет, грызя очами… начальство, а они тут в обозе мыслями задаются!

И даже по плечу его легонько похлопал.

— Однако?.. Все-таки? — поежился Иван Васильич, отодвигаясь.

Но огурец зевнул сладко и равнодушно:

— Наше дело детское, — мы обоз!

И так неожидан после этого сладкого зевка был орудийный выстрел спереди, верстах в пяти!.. И еще не успели опомниться и точно установить, что это выстрел из орудия, а не ружейный залп, — новый орудийный раскат.

Самородов сказал:

— Вот так штука! — и спрыгнул на дорогу.

Кашевары почему-то поспешно уселись на свои места.

Спереди длинная команда:

— Стой-й-й!..

И оборвался гул шагов.

И сам затпрукал солдат его повозки, и лошадь стала.

Колесная ария кругом оборвалась раньше чьей-то команды:

— Обоз, сто-о-й-й!

Подошел фельдшер из лазаретной линейки Перепелица, — полковой фельдшер со жгутами на погонах, и сказал почему-то:

— Шпарят!

Голова у него была круглая, лицо тоже, нос маленький, чуть заметный, а шинель сзади стояла птичьим горбом, и Иван Васильич подумал невольно: «Какие меткие бывают фамилии!» — и повторил зачем-то:

— Шпарят?..

И еще пушечный выстрел, а за ним тут же команда спереди:

— …рота ма-арш!

И солдаты, — теперь их лучше рассмотрел Иван Васильич, последняя двенадцатая рота, — пошли влево по кочковатой земле.

— Роты разводят! — объяснил Перепелица.

— Зачем?

— А как же?.. В колонну снаряд попадает или в развернутый фронт, — большая разница!

— Да скажите мне, наконец, что это?.. Откуда снаряды?.. Чьи снаряды?.. — нагнулся к нему с повозки Иван Васильич.

— Кто же их знает!.. Люди боевые патроны получили… по три обоймы…

— Дозоры усилить! — скомандовал влево кто-то верхом, и только по голосу узнал Худолей батальонного Кубарева.

— До-зор-ных! — повернулась в испуге голова пирогом.

— Патронные двуколки вперед! — откуда-то спереди, и потом голос Кубарева:

— Вперед двуколки патронные!.. Жива-а!..

И сразу затарахтели колеса двуколок, устремляясь вперед, в бой, а солдат на козлах протянул горестно:

— Патронные!.. Э-эх!.. — и махнул левой рукой коротко, но совершенно безнадежно.

— Ничего не понимаю!.. А пулеметная команда наша?.. — опять того же Перепелицу спросил Иван Васильич.

— Пошла с первым батальоном…