— Отворите же вы, пожалуйста, окошко, а то Димочке очень душно, и он себе сейчас в обморок упадет, — и что я тогда с ним должна делать, ну-у?

А еще через пять минут Матийцев слышал уже другое:

— Ох, затворите, пожалуйста, я вас прошу, окошко, а то я боюсь, что Димочку продует, и что я тогда с ним буду делать, а-а?

На каждой остановке поезда, хотя бы на две минуты, она выскакивала из вагона, только успев сказать всем и никому:

— Ну, посмотрите же вы за моим Димочкой, чтобы он чего-нибудь не наделал!.. Дайте ему что-нибудь, он будет себе есть! — И исчезала.

И однажды Матийцев на одной такой остановке поезда услышал в открытое окно ее крикливый голос:

— Ну, вы уж наверное мой земляк из Новой Маячки, а-а? Скажете, нет? Ну, я-таки вас очень даже хорошо зна-аю!

И увидел, как тот, кого она атаковала, отмахиваясь рукой, уходил от нее поспешно.

Потом она, растрепанная, вбежала в вагон с криком:

— А где мой Димочка, а-а? Он ничего тут не нашкодил?

И, поймав Димочку, начала его убеждать:

— Видела я волков, видела! Они сидят себе вот тут рядом в другом, в желтом вагоне!.. Они тебя-таки съедят, — ты тогда вспомнишь, скверный мальчишка, что я тебе правду говорю!

А тот степенный степняк в чоботах не спеша продолжал что-то такое жевать и говорил, обращаясь к пожилой женщине в выцветшем, когда-то малиновом платочке, сидевшей против него:

— Зве-ерь, он все решительно про себя знает!.. Хотя бы, скажем, лису возьми… В какое время она нахально себя вести начинает, так что даже за курями готова середь дня в хату влезть?.. Тогда у ней нахальство такое, когда линять станет, — вот когда! Шерсть если из нее клочьями лезет, кому она тогда нужна? А мясо… Мясо лисиное не то что человек, и сатана есть не схочет, как оно вонючее. Вот она и смелеет тогда, эта лиса!

А женщина в линялом платочке, тоже загорелая по-степному, соглашалась и говорила о своей телке:

— Истинно, все понимает… Вот телка у меня, до того настырная: давай да давай ей жрать… И что же ты думаешь? Купила ей сена люцерного воз: жри! Она же побуровит-побуровит тое сено люцерное своей башкой, да под ноги его скинет все, да ногами своими затопчет, а сама мне: «Му-у-у!» Ты что это, дескать, мне такое дала?.. Вот поди же, шо сь такое она в нем нашла, в этом сене люцерном, что ей не пользу должно произвесть, а чистый, выходит, вред!

— Може оно обрызгано чем, если садовое? — пытался догадаться степняк. — Бывает, деревья попрыскають, а на траву, своим чередом, попадет яд какой, — вот телка твоя его, яд этот самый, и чует…

Против Матийцева сидел кто-то, спустивший на глаза козырек кепки, как будто отдавшись дреме, но, примерно через полчаса после того, как сел Матийцев, он сдвинул кепку со лба и очень внимательно пригляделся к новому здесь для него человеку, так внимательно, что Матийцеву стало, наконец, неловко и он спросил:

— Вздремнуть изволили?

Спросил, чтобы что-нибудь сказать, но увидел, как сразу оживилось заспанное лицо и как уперлись в него оловянные, мутные еще глаза.

«Кажется, немец, колонист», — подумал о нем Матийцев и только что успел это подумать, как услышал:

— Вы говорите по-немецки?

Матийцев невольно улыбнулся тому, что этот немец принял его спросонья тоже за немца. В гимназии он учился немецкому языку, мог читать немецкие книги (конечно, с помощью словаря), мог понимать немецкую живую речь, но с трудом составлял немецкие фразы. Поэтому, как ни захотелось было ему вдруг прикинуться шутки ради немцем, сказал:

— Нет, — ни бельмеса не смыслю.

— Это очень неприятно, хотя… Я могу, конечно, говорить и по-русски… Я — изобретатель, как это называют по-русски. Я такой аппарат изобрел для мельчения овощей, фруктов, тому подобное… И сам министр руку мне жал, и от него я серебряную медаль получил, — как же!.. И граф Келлер заказал мне четыре аппарата сделать!

«Не сумасшедший ли этот немец?» — подумал Матийцев, но, приглядевшись к худощавому, гладко выбритому лицу, не больше как сорокалетнему, решил, что он только очень убежден в своих достоинствах.

Немец же сделал тут паузу, как бы ожидая, не закажет ли и этот случайный его спутник по вагону пятого аппарата для измельчения овощей и фруктов, раз четыре заказал не кто иной, как граф Келлер. Но Матийцев молчал, да кроме того, проходивший в это время по вагону кондуктор, весьма бравого вида и чрезвычайно краснолицый, внушал мамаше Димочки:

— Коротко и явственно вам говорю: не выскакивать на полустанках!

— Ну, а если мне нужно? — не сдавалась та.

Но кондуктор не удостоил ее длинной беседы; он только повторил выразительно: