— А-а, это ты! — сказал он, увидев сироту. — Я думал — кошка. Проходи.

Павлуня, скинув сапоги у порога, в одних теплых носках прошагал в комнату, сел, убрав ноги под стул, подложив для мягкости руки под себя.

Трофим сглотнул какую-то таблетку, запил водой, Павлуня поморщился.

— Погодка-а, — подал парень слабый голос — молчать ему было тошнее смерти.

Трофим посмотрел на него и сердито пожаловался вдруг:

— Плохо мне, брат.

Павлуня понимающе кивал:

— И мне... очень...

— Давай тогда чаи гонять!

Чай взбодрил Павлуню, порозовел и Трофим, неотвязная боль вроде бы отпустила, дала вздохнуть. Он начал расспрашивать гостя про жизнь да заботы, а Павлуня тянул одно: тошно без Мишки, скучно.

— Ничего. Вас вон сколько молодых в звене-то, — утешал Трофим.

Павлуня равнодушным голосом отвечал на это:

— Нету звена. Разогнали.

— Кто? Как это? — вскинулся Трофим, — А Женька?

— Что Женька? — не понял Павлуня. — У конторы стоит...

— Пошли! — Трофим быстро оделся и зашагал, долбя асфальт оббитой деревяшкой.

Павлуня посапывал за его спиной. Ему сказано «пошли», он и пошел, а куда, зачем — дело десятое. Главное, впереди есть человек, который знает, куда держать путь, куда вести.

Возле конторы, несмотря на банное время, стоял народ, не спешил расходиться. Павлуня увидел своих: Женьку, Саныча, Модеста. Было много других механизаторов. Они покуривали, помалкивали. Никто не шутил. Не смеялись даже над Иваном, который и в контору-то, под очи начальства, явился в своих обносках.

Трофим кивнул всем вместе, Женьке он в отдельности пожал руку, спросил его:

— Что тут?

Лешачихин сын ответил с бесшабашностью:

— Да ничего! Столпотворение! Приказы вот повесили!

Трофим, нацепив очки, поискал среди листков на доске, нашел приказ про Мишино звено. Серенькая невзрачная бумажка, хуже курительной, гласила, что звено распускается, а народ «ввиду производственной необходимости» распределяется по разным бригадам.

— Видел? — кивнул Иван Петров замусоленной шапкой. — Модеста в лес гонят, на дрова. Это при его-то квалификации!

Трофим, не ответив, направился в контору.

— И мы с тобой! — бросился следом Иван Петров.

— Верно! — закричал Женька, которому все равно куда лезть, лишь бы пошуметь и потолкаться.

Он первым успел в приемную. Спросил, хватаясь за ручку директорской двери:

— Тут?

Он знал, что к директору по делам входили запросто в любое время дня и вечера, а по телефону звонили на квартиру и ночью.

На этот раз секретарша осадила его:

— Теперь без доклада нельзя.

— Это кому докладывать-то?! — осерчал Иван Петров и тоже рванулся было к двери, но секретарша отодвинула его, неколебимо встав на пути.

Директор Громов держал самую мощную секретаршу в районе, и отпихнуть такую Елизавету Егоровну не смог бы и силач Аверин, не то что хилый Иван.

— Тихо, — сказала она рассудительно. — Не нужно толкать старую женщину.

Тогда подошел Трофим и сказал:

— Передай: Трофим Шевчук пришел и хочет войти.

Елизавета Егоровна протиснулась в директорскую дверь, через минуту появилась обратно и с непонятной усмешкой объявила:

— Сам ждет вас.

Трофим вошел с громом, под его рукой успел пронырнуть только Женька, остальных оттеснила Егоровна.

Женька без приглашения плюхнулся в кожаное кресло напротив директора и завертелся. Трофим уселся за отполированный стол подальше от начальства. Стол этот был величиной с хорошее озеро. Белыми гусынями плавали по нему бумажки, и их отражение было лучше, чем они сами. Старого солдата не смутил зеркальный блеск — он придавил его тяжелыми кулаками, спросил добродушно:

— Слушай, ты что, с ума сошел?..

«Ого!» — обрадовался Женька и уставился на директора.

Вчера еще в этом потертом кресле сидел, привычно сцепив пальцы на большом животе, Ефим Борисович Громов, хозяин старый, умный, твердый, который ничего не боялся — ни дождей, ни засух, ни начальства, ни завистников. Говорил он мало, смотрел зорко и всякого понимал.

Сейчас на месте Громова восседал его первый зам Василий Сергеевич Аверин. Озабоченно подобрав нижнюю губу, он что-то быстро писал. Словно не расслышав вопроса, только на миг поднял отуманенный заботами взгляд, рассеянно сказал: «Минуточку!» и опять заскрипел. Голос его прозвучал так обессиленно, что Трофим недоуменно посмотрел на Женьку, а тот на Трофима.