Но вот беда – на атоллах не оказалось руд металлов, никаких. Почти все технологии стали бесполезны. Прогресс застыл, не ища обходных путей. Не было стимулов искать эти пути (импорт металлов, например) – вокруг благодатный климат, плодородная земля, изобильный океан. К чему покупать привезенный из-за океана бронзовый топор, стоящий целое состояние, если, поработав несколько часов каменным над саговой пальмой, можно обеспечить себя запасом еды на полгода?

В результате тысячелетия спустя европейские ученые изумлялись, наблюдая за жизнью некоторых народов Океании. Имеются государства: короли, министры, налоги, даже валюта, – при том, что материальная база характерна для самого примитивного племенного устройства: орудия из кости, камня и раковин.

Жаль, что у нас не растут саговые пальмы, мог бы я сказать профессору. Без них прогресс останавливать рановато. Да и в Океании уже не растут, там сейчас ничего не растет и никто не живет, все смыто цунами-убийцами, и даже коралловые кольца атоллов разрушены проснувшимися вулканами…

Из Океании мысль профессора двинулась на юг, в Австралию. Там, оказывается, имела место не просто остановка прогресса – прямой регресс. Первооткрыватели южного континента умели строить мореходные суда, изготавливать достаточно совершенные орудия труда и оружие. Умели – и полностью утратили свои умения. Вторично открывшие Австралию европейцы нашли аборигенов, плававших на утлых челноках из кусков коры, а то и на примитивных плотиках из двух-трех бревен, а другие племена, жившие в глубине континента, позабыли даже искусство создания столь примитивных плавсредств. Какие уж тут путешествия между континентами, для первопроходцев билет в Австралию оказался в один конец. Прочие технологии постигла та же участь…

– Зачем ткацкий станок, если можно круглый год ходить голышом и не мерзнуть? – риторически вопрошал профессор. – Зачем лук и стрелы, когда вокруг стада мирных сумчатых животных, неспособных ни убежать, ни защититься, – подходи и убивай палкой? Зачем?

Последний свой вопрос профессор адресовал лично мне, сопроводив его указующим жестом.

Я пожал плечами и ответил в том смысле, что убивать сумчатых палкой мне не доводилось, но кенгуру во франкфуртском зоопарке когда-то видел – по-моему, вполне шустрые звери, способные заставить человека с палкой поискать более совершенное орудие охоты.

– Ерунда, – отмел мой довод профессор. – Кенгуру потому и уцелели, что обладали редкой для сумчатых способностью к быстрому передвижению. Восемьдесят процентов видов австралийских животных европейцы уже не застали – облик этих крупных малоподвижных существ восстанавливали по обглоданным костям, найденным вокруг древних стоянок аборигенов.

Я тоскливо вздохнул, словно бы сокрушаясь о печальной судьбе австралийской фауны. За прошлым ужином лекция профессора хотя бы имела отношение к современности – старик рассуждал о наступивших и грядущих последствиях обрушения глобальной Сети…

Но все на свете имеет обыкновение заканчиваться, и речи Маргияна тоже. К тому же они всегда завершались в точно отмеренный срок – спустя ровно два академических часа после их начала, я проверял с таймером. Такой уж рефлекс выработался у профессора за долгие годы преподавания.

Завершил лекцию он ударной резюмирующей фразой:

– Паруса, лошади и свечи – вот будущее человечества!

И презервативы из свиных кишок, мысленно добавил я, посмотрев на Алису. Хотя нет, какая еще контрацепция – повальное деторождение и столь же повальная детская смертность, спасающая от перенаселенности. Нет уж, профессор, сами живите в своем прекрасном мире, можете начать хоть сейчас… А мы уж помучаемся в нашем.

Зажегся свет. Столь же внепланово, как погас. Профессор Маргиян, надо заметить, не стал использовать шанс доказать свои слова личным примером – электрическое освещение не отключил, напротив, торопливо погасил горевшую рядом с ним «вонючку». Затем поспешил к компьютеру создавать очередной шедевр социологической мысли.

Вот так всегда и бывает при столкновении теории с практикой.

Как и приказал Кравцов, документы для него подготовили в бумажном виде. Увесистая папка лежала на столе – страниц триста, не меньше, прикинул генерал. Надо было распорядиться, чтобы информацию предоставили в более сжатом виде. Да что уж теперь…

Собранные в папке материалы относились к так называемым «блуждающим землям», к островам-призракам. В прежние века они регулярно обнаруживались в арктическом бассейне, а затем исчезали неведомо куда…

На западе наиболее известный остров-призрак – Земля Джиллиса, названная в честь английского полярного мореплавателя, в 1707 году впервые увидевшего этот остров с северо-восточного берега Шпицбергена. На английских навигационных картах Земля Джиллиса была нанесена до двадцатого века… В России гораздо большую славу получила Земля Санникова – породившая много легенд, ставшая темой для книг и фильмов. Существовали и менее «раскрученные» острова-призраки: Земля Андреева, остров Крестьянка, Земля Петермана, Земля короля Оскара, Земля полярников, острова Генриетты и многие другие…

Одно время считалось, что все эти земли, неоднократно наблюдаемые, но ни разу никем не достигнутые ни по льдам, ни по открытой воде, – всего лишь обман зрения. Арктика и в самом деле богата рефракцией, миражами и прочими оптическими явлениями, способными создать полную иллюзию земли.

Существовала и вторая версия: за земли принимались гигантские ледяные острова, дрейфующие в арктическом бассейне. Правда, ее авторы никак не могли объяснить происхождение подобных ледяных массивов – достигающих в длину и ширину десятков километров и на десятки метров возвышающихся над морским льдом: Арктика не порождает гигантских айсбергов, в отличие от Антарктики, где от сползающих с шестого континента ледников регулярно откалываются громадные по площади и по толщине ледяные поля.