– Мы подобрали для вас нескольких ребят. Советую обратить внимание на Сашу, он будет стоять слева с краю. Он самый добрый и спокойный. Сережа (будет в центре) на вас, – обращается к Диму, – чем-то похож: темненький, кареглазый, обаятельный. Ну, Андрюша тоже ничего. Сейчас сами увидите.

Андреа уже не хочет никуда идти, она с трудом передвигает ноги и почти не слушает наставления женщины. Из каждой выходящей в коридор двери торчат любопытные детские головы. Те, кто постарше, подпирают стены, помладше перегораживают дорогу, дергают за юбку, заглядывают в глаза. И каждое детское лицо пронзает Андреа недетской мольбой: «Выбери меня!»

Цепляясь за Дима, ему тоже нелегко дались эти несколько метров, она доходит до спасительной двери, за которой их ждет еще более страшное испытание.

В комнате под присмотром воспитательницы стоят, вытянувшись в струнку, три мальчугана, которые боятся не то что шелохнуться, даже дышать. Они знают: от их поведения зависит судьба. Мальчишкам очень нужно понравиться этим дяде и тете, которые сейчас сделают выбор. Андреа останавливается у двери и пытается сосредоточиться, стараясь не встретиться глазами с детьми. Ей кажется, что она – вершитель страшного суда, а перед ней – трое осужденных. И помиловать ей подвластно только одного из них, а других неминуемо ждет приговор бессрочного ожидания.

– А Сережка в кровать писается, – вдруг громко произносит мальчуган, стоящий справа.

Маленькие ручки в центре трио претендентов закрывают глаза, уши краснеют, голова опускается, сопливый нос хлюпает громче, чаще и горше.

Мальчик слева выбегает из строя, хватает маленький стульчик, впрыгивает на него и весело, громко затягивает:

Андреа зажимает рот обеими руками, сдерживая позывы раздирающей нутро рвоты, и выбегает из комнаты. В этот детский дом они больше не вернутся, но сколько же еще их разбросано по стране!

Свое рыжее чудо они выбирают по фотографии. Колечки кудряшек, зеленые глаза, белая кожа – вылитая мама. И даже имя почти испанское – Павел (Павлуша, Пабло).

На первое свидание Андреа отправляется одна (Дим на гастролях), она обвешана конфетами, игрушками, книжками. Хотя в пять лет детдомовские дети, конечно, не умеют читать. Но книжки такие красивые, с яркими картинками, а читать Андреа научит. В отдельном пакете – главный подарок: пластмассовая гитара с разноцветными кнопочками, играющая двадцать разных мелодий. Андреа уже представляет, как будет выводить рулады вместе с сыном: мама на настоящем инструменте, Пабло – на игрушечном. Она мечется по комнате, подгоняя последние минуты ожидания: «Сейчас, сейчас она его увидит».

Открывается дверь, и, шаркая косолапыми ножками, входит тот, кого Андреа ждала шесть лет. «Когда я забеременела в первый раз, Пабло тоже поселился для меня в чьем-то животе. Это мой, мой ребенок». Мальчик замирает у двери, не выпуская из ладошки руку воспитательницы.

– Ну иди, – подталкивает та.

Андреа присаживается на корточки и умоляюще шепчет:

– Иди ко мне.

Нерешительная ладошка отпускает взрослую руку, ножки осторожно шагают и падают в теплые, ласковые объятия незнакомой, но почему-то сразу же родной женщины. У нее такие же рыжие волосы. «Интересно, ее тоже дразнят?» Мальчик утыкается в тонкую шею, вцепляется в худенькие плечи, зарывается в пушистые кудри и тихонько спрашивает:

– Ты моя мама?

– Мама! – в ужасе визжит Андреа. По трибунам проносится вздох облегчения. Только что бык чудом не поднял на рога пикадора. Человек увернулся в последний момент. Великое искусство – заставить зрителя поверить в неминуемую трагедию, дать почувствовать зловонное дыхание смерти, чтобы потом одним прыжком и взмахом красной тряпки стереть с лиц застывшую маску страха.

– Это последний бой. На матадора смотреть не будем.

– Почему?! – Андреа изумленно оборачивается к Марату. Какой смысл идти на корриду, если финал останется неизвестным? Это все равно что уйти со зрелищного спектакля во время антракта или покинуть Диснейленд, не дождавшись вечернего шоу фейерверков.

– Не хочу становиться свидетелем убийства.

– Человека?

– Быка.

Один раз Андреа уже все это проходила с Димом. Что ж, можно и повторить.

– Коррида не имеет никакого отношения к убийству. Бык, воспитанный для боя, не может проиграть. Победи или умри. И в музыке фламенко не существует промежуточных состояний. Любовь или смерть. Все или ничего. Для быка честь – умереть на арене.

– Это ужасно – готовить животных на потеху кровожадному зрителю!

– Да эти животные ведут жизнь, которой может позавидовать любой из самых кровожадных людей: их холят и лелеют, кормят на лучших пастбищах, оберегают от болезней! Знаешь, сколько стоит на аукционе победитель корриды? И, можешь поверить, эти быки себе цену знают. Они принадлежат к высшей касте. Они рождены не для того, чтобы закончить свои дни на скотобойне. Они – гладиаторы, которым рукоплещут трибуны.

– Я не готов лицезреть смерть гладиатора.