Шрифт:
– Зачем тогда притащил меня сюда?
О, теперь Марат точно знает зачем! Чтобы увидеть эти раскрасневшиеся щеки, раздувающиеся ноздри, сдвинутые брови. Он уже целый час то и дело отвлекается от происходящего на арене и смотрит, как Андреа вскакивает в едином порыве с тысячами таких же безумцев, скандирует призывы и пытается руководить действием, направляя своими выкриками то быка, то тореро.
– Хотел проверить себя.
– Проверил? – насмешливо.
– Проверил. Тебя.
– И что показал рентген?
… Что ты готова наслаждатьсяЖестокой схваткой роковойИ вместе с глупою толпойПобедой смерти забавляться [34] .– Забавляться?! Коррида может быть забавой для кого угодно, но только не для испанца! – Андреа никогда не занимал вопрос национальной принадлежности, но сейчас она готова задушить этого иностранца, который совершенно ничего не понимает и принижает национальные традиции ее народа. – Даже сибирский заключенный понимает в этой жизни больше тебя!
34
Жозе-Мариа де Эредиа. Песня Тореадора. – Пер. Л. Райт.
– Что?
– Ничего.
Готова ли она еще раз услышать, что стихи посредственные? А почему бы и нет? Она же знает, что это не так. Читает:
Потешить публику – задачаДля остророгого быка.Судьбу проверить на удачуИ увернуться от клинка.В загоне он за красной тряпкойПомчится пасадоблем вскачь.Поддеть тореро бычьей хваткой,Подбросить в воздух, словно мяч, —Вот где венец его стремлений,Вот в чем корриды благодать:Иль пасть в бою без сожалений,Или победу одержать.Иные скажут: «Бык – забава,Инстинктов низменных дитяИ раб жестокости кровавой».А я признаюсь, не шутя,Что зависть к пленнику арены —Мой давний, избранный порок.Из пасти извергая пену,Пыль выдувая из-под ног,Мне не дано с судьбой в рулеткуПод вой болельщиков играть.Себя загнал в пустую клетку,И здесь мне жить и умирать.«Это она про кого? Про него? Про Марата?»
– Ты дружишь с сибирским заключенным?
И это все, что он может сказать? Напыщенный индюк!
– Хорошие стихи. Только они не о корриде вовсе. Об одиночестве. И, кстати, хоть тореро с быком на арене вдвоем, в сущности, каждый из них наедине с судьбой.
На все у него свой взгляд, свое мнение.
– Знаешь, – неожиданно признается Марат, – вот так и в оркестре: слаженный коллектив, а каждый из музыкантов наедине со своим инструментом: видит только его, слышит только его, чувствует только его. И лишь дирижер дышит всей музыкой.
Андреа не согласна. По ней дирижер без оркестра – никто. Но она не спорит. Смотрит на Марата, спрашивает:
– Ты правда дирижер?
– Дирижер.
18
– Дирижер? – Сеньора Санчес несколько растеряна. – Зачем квартету гитаристов дирижер?
– Черт! – Андреа надеется, что произнесла это про себя. Господи! Вот ее и поймали. Прямо на пороге. «Тайное всегда становится явным», – говорила тетя Анхелика, назидательно подняв указательный палец, всякий раз, когда находила запрятанные маленькой Андреа тетради с двойками по математике. И вот опять полученная Андреа от жизни жирная двойка собирается сбросить с кривой шеи наброшенный камень отправленных открыток и, предательски скалясь, выплыть на поверхность.
– Квартет гитаристов, – Марат припадает к руке хозяйки дома, – настоящая изюминка нашего коллектива. Я дирижирую оркестром, который работает на разогреве у вашей дочери.
Андреа благодарно переводит. Как он догадался, о чем спросила мать? Сеньора Санчес расплывается в улыбке, бросает на дочь взгляд, полный горделивого умиления. Андреа испускает вздох облегчения. Они заходят в дом.
Как описать первые минуты долгожданной встречи? Радостные вскрики, жаркие объятия, ощупывания и осматривания. Марат чувствует себя чужим на этом празднике всеобщего оживления, гадким утенком среди стаи прекрасных лебедей. В глазах мелькают руки, головы, губы, щеки обнимающих и целующих его людей, которые ведут себя так, будто знают его по меньшей мере лет десять. Уши разрываются от натиска нестройного хора десятка звонких голосов, одновременно ведущих непонятные речи.
А Андреа? Она еще не утонула в этом гвалте неудержимого веселья? Может, ее надо спасать? Вовсе нет. Марат уже выдергивает ее голос из одуряющего шума. Она говорит ничуть не тише, отвечает всем сразу, не делая пауз, и трещит без перерыва, сыплет испанскими словами, хохоча, мотая кудряшками, махая руками. Вот она обнимает отца. Какая же она нежная! Треплет по вихрастым головам племянников. Какая искренняя! Ласково припадает к коленям сидящей в инвалидном кресле старушки. Какая родная! Марат смотрит во все глаза, боясь пропустить малейшее движение женщины. А она, кажется, и вовсе забыла о нем. С головой погрузилась в опьяняющее море общения, захлебнулась, растворилась, утонула в нем. Маленькая, восхитительная, рыжая Русалка.
– La mesa est'i servida [35] , – доносится откуда-то из подземелья, и вслед за словами на лестнице, ведущей в подвал, вырастает женщина, очень похожая на маму Андреа. Только толще, старше и строже.
– Tia! [36] – визжит Андреа, вырывается из плотного кольца неугомонных родственников и заключает в объятия сдобную пожилую испанку, от строгости которой в момент не остается и следа.
– Vamos! Vamos! [37] – кричат сразу несколько детей и взрослых.
35
Стол накрыт (исп.).
36
Тетя! (исп.)
37
Пойдем! (исп.)