И снова идет машина по шоссе. Свежий ветер врывается в кабину. Сколько километров осталось за плечами? Их не под силу подсчитать спидометру. Не в расстояниях дело. Попробуй измерить пережитое? Николай смотрит на Женьку. Тот уже твердо решил уходить из дальнобойщиков. Осталось совсем немного…

Крутит человек баранку. Сколько верст, сколько зим минуло? Все виски инеем запорошило. Сколько морщин пролегло на лице? А в душе и того больше. Их не счесть.

Километры пути и жизни. Многие из них врезались в память навсегда.

Вот и ту дорогу на Кавказ попробуй забыть теперь. Везли муку и сахар, полную фуру. Покуда дорога вела по равнине, все шло нормально. Как только началась Военно-грузинская дорога, тут все и началось.

Машина словно заупрямилась. То фильтр засорился, то мотор начал глохнуть. С чего бы это? Оказалось, топливо разбавлено. А машина не берет подъем. Даже на первой передаче задыхается. Того и гляди — рухнет в пропасть со скалы. Туда, где Терек ревет сотней глоток шакалов.

Ох, и материл Женька жуликоватых заправщиков. По всем падежам просклонял каждого по-русски — во все горло. Чтоб всякий зверь слышал, с кем живет под одним небом. Едва хотел перевести дух для второго запала, увидел, как от высоченной скалы впереди оторвался камень тонн на сто, покатился вниз, откалывая по пути куски не меньше. Они с грохотом летели на дорогу, перескакивая, падали в пропасть, ухая там гулко, утробно, дробясь по пути в брызги.

— Мать твою! Камнепад начался! — заскочил в кабину бледный, дрожащий. — Переждать надо этот ад!

— Назад сдай! Скорее! — поторопил Николай. Женька тут же включил задний ход. Отъехал метров на двести. Когда глянул вперед, посерел. Там, где еще минуты назад стояла их машина, на дороге лежала громадная глыба, отвалившаяся от вершины скалы. Попади такая в фуру, ни машины, ни самих никто не сыскал бы. Только покрышки, если бы нашли их археологи в будущем веке.

Лишь через три дня расчистили дорогу грейдеры. Работали день и ночь. А Евгений с Николаем ждали уже молча. Они ночевали в деревне с каким- то странным, сверлящим слух названием. Жители деревни давно отвыкли от электричества. И в доме с наступлением ночи было так темно и холодно, что Женька с Николаем ходили греться в машину.

Ни телевидения, ни радио, ни газет, ни продуктов, ни телефона…

— Как они приспособились? Живут, как в пещерах первобытные. Едят черт знает что! Мне утром хозяйка предложила какую-то вонючую пакость. В миске принесла. Хлеба предложила. И сказала: «Поешьте лобио! Это наше национальное блюдо!» Да еще с таким гонором показала, что эту пакость из миски надо хлебом вымазывать. Я и спроси, мол, из чего ты это сварганила? Она ответила, что из фасоли, лука и травки. Я чуть не задохнулся, когда попробовал. Голый перец с солью! Язык колом встал поперек горла. В животе все свело судорогой. На рвоту потянуло. Ну и гадость! Я б за этот лобио ее лоб разбил бы вдребезги! Смотри, коль тебя угостить захочет, пожалей себя! Нам живыми добраться надо. Кроме хлеба ничего не ешь, — предупредил Женька.

— Меня уже угощали мамалыгой. Это каша черт знает из какой крупы. А в ней брынза — вонючая и соленая. Овцой пахнет, какую в эту кашу посадили непомытой. Я как понюхал, чуть не сдох. А хозяйка предлагает чадо. Это, мол, кукурузный хлеб. Его я взял. Поверил, что съедобный. Решил вечером вместе с тобой чай с ним попить. Но часа через два есть захотел. Достал это чадо, попытался кусок отломить, и хрен там. Резина — просто пух в сравнении. Это чадо — настоящее исчадье. Камень, булыжник! Хотел откусить, чуть зубы не оставил в чаде! Прожевать, проглотить и не мечтай!

— А меня хозяин вином угостить хотел! Над ним муха летела и на ходу сдохла. Живой уксус! Наша самогонка, даже самая паршивая, бальзам, в сравненье с этим вином. Уж скорее бы расчистили дорогу! Как надоело в этом ауле! — злился Женька.

Голодные, уставшие, они еле добрались до Тбилиси. И, проспав в гостинице сутки, решили, наскоро разгрузившись, тронуться в обратный путь. Обоих покоробила грязь на улицах города, не убиравшихся давным-давно. Грязные дома давно не видели ремонта, забыли, какими они были в самом начале. Грязные стекла в окнах, грязные машины на улицах. Убожество во всем. И люди крикливые, назойливые, ленивые, вороватые.

— А брехуны! — качал головою Женька, добавляя: — Царь был не промах! Уж если хотел наказать человека, ссылал на Кавказ. Он и поныне остался ссылкой! Кто же согласится здесь жить добровольно? Только под угрозой расстрела и не иначе!

Николай, покинув Кавказ, дал себе слово, что не только сам, а всем водителям расскажет, чтоб никто, ни за какие деньги, не соглашался ехать туда.

— Мы с Гришкой бывали здесь раньше. Тоже взвыли. И голодали. Думал, что изменилась свободная Грузия. Да хрен там! Стала нищей! Недаром хозяйка, у которой мы в деревне жили, сказала откровенно: «Русский всегда был нашим старшим братом. Все давал. Сахар и муку, масло и крупу. Свет и газ. А теперь почему не дает? Ведь мы сами ничего не имеем. А русские теперь ничего на дают. Только продают за деньги! Разве можно с младшим братом так поступать?»