В деревянную стену щитов заколотили дротики и стрелы.

За их спинами тяжело, размеренно, как на гребном корабле, забил табл, подающий сигнал правому флангу. Ему откликнулся центровой. И далеко-далеко в тумане надсаженным сердцем зазвучал барабан левого крыла.

Несколько ошалев, Марваз поднял голову: нет, не ошибся. Знаменосцы вставали, высоко поднимая красно-желтые куфанские стяги на шестах. Вместе с щитовыми, прикрывавшими их спереди.

Таблы требовательно, мощно, мерно били.

Они с Рафиком ошалело переглянулись, вздрагивая от сухих щелчков стрел по дереву.

– Атака, братишка... Встаем, - сухими губами улыбнулся Марваз.

– Прощай, мученик, - кивнул Рафик.

Улыбнувшись друг другу еще раз, они встали.

И, попадая в раскачивающийся шаг строя, двинули вперед - навстречу набегающей бедуинской стае.

Аль-Мамун по-дурацки привставал в стременах - какое!

Разве это холм? Так, прыщ какой-то среди прыщей среди этого изрытого поля.

Под неярким солнцем слоями колыхалась пыль - сколько хватало глаз. В мутном темном облаке мелькали тени, изредка взметывалось знамя. Грохот, вопли, звон.

Чуть ниже по истоптанному склону заседал на своем толстом муле Зухайр. Мул жевал траву, зиндж жевал вгоняющий в сонное оцепенение кат - евнухи почему-то очень любили эту ямамскую смолу.

Стоявший по правую руку Тарик, напротив, держался в седле собранно и прямо - и хищно, раздувая ноздри, смотрел в пыльный вихрящийся сумрак на поле боя.

Там шла сплошная, кромешная рукопашная - и кто кого давит, понять было нельзя. Вестовые, подгонявшие на серых от пыли конях, хрипели что-то невразумительное. А что они могли сказать? Бой. Идет бой. Все взялись за мечи и дерутся.

Издалека прикатилась волна крика - высокого, отчаянного.

Справа от халифа резко скрипнуло и зазвенело - оглянувшись, аль-Мамун увидел, что Тарик тоже приподнялся в стременах.

Нерегиль тихо охнул.

Халиф охнул следом.

Бегущие, бегущие фигуры - прямо по центру. Бегущие к холму, к лагерю.

Опережая голосящую толпу, скакал вестовой - нишапурский гвардеец с обломанным пером на шлеме. Коня он колотил каблуками по бокам, даже не вдеваясь в стремена. Следом мчали еще несколько таких же горе-конных.

– О Всевышний!
– выдохнул аль-Мамун.
– Они бегут!

– П-парсы...
– с непередаваемой ненавистью выдавил из себя нерегиль.
– Т-танцовщицы, а не воины. Ур-роды.

Верховые беглецы успели к холмику очень быстро:

– О мой повелитель!
– хрипел, с трудом разматывая платок на горле, один.
– Они бросили в бой подкрепления! В бой идет гвардия аль-Джилани! Огромные, огромные зинджи, скованные между собой железными цепями! Они сметают все на своем пути! Они скованы между собой цепями!

– Что ты несешь, придурок?!
– взорвался Тарик.
– Какими цепями кто скован! Трусливые уроды вроде тебя, видно, впервые увидели строй под названием "черепаха"!!!

– Цепями! Они скованы между собой тяжелыми железными цепями!
– остальные беглецы подоспели и, осаживая лошадок, заголосили надсадным хором.
– Они как железная стена! Перед ними невозможно устоять!

– Где Тахир ибн аль-Хусайн! Где ваш командир?!
– коротко рявкнул нерегиль.

– Благородный Тахир отдал приказ отступать! Перед карматами невозможно устоять! Эмир верующих должен спасать свою жизнь!

Аль-Мамун снова привстал в стременах - парсы говорили правду. Не насчет цепей. Насчет того, что невозможно устоять. Центр его войска отступал - и, похоже, те, кто должен был сражаться в первых рядах, уже обратились в паническое бегство.

Бегущие, а не идущие фигурки сбивались в пуганые стаи и метались в темных клубах пыли.

– Убирайтесь, - отсутствующим голосом приказал халиф горе-воинам.

И нетерпеливо, зло махнул рукой:

– Убирайтесь!

Опустив головы в помятых пыльных шлемах, те потрусили прочь.

К стремени подошел начальник телохранителей. Черное лицо Зирара, как ни странно, не выражало грусти. А что, почему бы ему и не радоваться предстоящей смерти за веру? Сколько можно гнить в грязи, холоде и сырости, в самом-то деле. А в раю - зеленая трава, белый виноград...