Куфанец начальствовал, ибо теперь Марваз - и те пятеро, что остались от его десятка - стояли вместе с куфанцами. Каиду враз стало спокойнее - джунд, он и есть джунд. Порядок, начальство, понятные приказы - что еще нужно солдату?

А Рафика, решившегося рассказать историю, все одно не остановишь - упертый он, как человек, вступивший двумя ногами в один башмак.

– О! Эту историю мне рассказал Ахмед ибн Халаф! Он говорил: подумай о том, чтобы готовить зимою эту мусалласу, ведь она благотворна и полезна! Она заменяет обед, и после нее бывает вздутие живота, что избавляет от ужина...

Марваз вздохнул, и голодное брюхо заурчало.

– ...как и всякие похлебки, она отбивает охоту искать вина или пить воду. Тот, кто хлебает горячую похлебку, потеет, а пот ведь отбеливает кожу и выводит вредные вещества из тела...

Тут Рафик, словно услышав рулады пустых животов своих собеседников, прервал свой рассказ, принюхался и возгласил:

– Во имя Милостивого! Мусалласа готова! Давайте, давайте же сюда свои миски, о верующие!

Сидевшие вокруг костра разом всколыхнулись и с громким деревянным стуком затолкались посудинами у кипящего котелка. Степенно разливая кашу по мискам, Рафик помавал половником и сладко приговаривал:

– Но и это еще не все! Горячая похлебка избавляет и от ватной одежды, и от топки, от которой все прокапчивается и становится вонючим. Вдобавок топливо быстро сгорает, а те, кто топит, подвергаются опасностям пожара, и приходится тратить на него уйму денег!

Каша и впрямь вышла вкусной - разваристой, с жирной янтарной пленкой над набухшими зернышками пшеничного толокна. Жадно облизывая ложку, куфанец вежливо пробубнил с полным ртом:

– Воистину, о Рафик, такое дело не постигается умозрением, оно может быть только ниспослано небом...

Некоторое время все благодарно и молча жевали.

Потом кто-то из куфанцев, Абу Каб, что ли, мрачно сказал:

– А я бы все равно чего-нибудь выпил!

– А нечего, - так же мрачно отозвался Хунайн.

– А до ночной молитвы всего ничего, спать неохота, пить нечего, что делать?
– уперся Абу Каб.

И тут со стороны палаток каидов донесся приветственный гомон.

– Что там, во имя Всевышнего?
– заорал куфанец знакомцу у соседнего костра.

– Вестовой из ставки!
– крикнули ему в ответ.
– Приказ, говорят!

– Ну-ка я пойду посмотрю-послушаю, - тихо сказал Марваз и поплотнее завернулся в джуббу.

Птицы в лесу заорали в страшном переполохе, отвечающем оживлению лагеря.

Спешно дожевывая, все обтирали лепешками миски и поднимались.

– Мы все пойдем послушаем, - пробормотал Хунайн.
– Все послушаем, что за приказ...

– ...У нас есть время до ночной молитвы, о шейх, - тихо сказал аль-Мамун, перебирая четки.

Огонек в носике стеклянной лампы горел ровно, не дрожа. Тем не менее, Джунайд почему-то провел пальцем сквозь язычок пламени, словно поправляя фитиль.

За пологами шатра слышались надсадные крики - рассылали вестовых. Шейх сидел расслабленно, безучастно, полуприкрыв не по-человечески большие глаза. Аль-Мамун отметил про себя, что Джунайд переоделся во все чистое. В пахнущей ладаном полутьме шатра рукава белой рубашки, казалось, светились. Темная шерстяная хирка скрывала доспехи - если они были на этом странном суфии.

– Расскажи мне притчу, о шейх, - попросил Абдаллах.

– Какую притчу желает услышать мой халиф?
– почтительно осведомился Джунайд.
– Об обучении? О единении? О пути и его стоянках?

– Наставь меня, о шейх. Расскажи мне то, что считаешь уместным.

Ладони с длинными белыми пальцами безмятежно легли на укрытые грубой шерстью колени. Джунайд слабо улыбнулся:

– Я расскажу тебе притчу о собаке и суфии, о повелитель. Вот она:

"Однажды к суфию подошла собака и некоторое время шла с ним рядом, деля дорогу. Суфию надоело ее соседство, он поднял палку и ударил собаку несколько раз. Та оскорбилась и отправилась с жалобой к царю Дауду ибн Абдаллаху. Собака пала царю в ноги и сказала: "Я защищала этого человека от диких зверей, а он обошелся со мной так жестоко!" Царь рассердился и, призвав к себе суфия, сказал:

– Как ты мог так жестоко поступить с бессловесной тварью!

В оправдание суфий сказал:

– Я тут ни при чем. Собака сама во всем виновата - она запачкала мою одежду! И потом, что сказали бы люди, увидев меня рядом с нечистым животным!

Но собака все равно считала себя несправедливо обиженной. Тогда несравненный царь сказал так:

– Возьми от меня возмещение за жестокий поступок этого человека!

Собака ответила:

– О мудрый и великий! Увидев этого человека в одежде суфия, я подумала, что он не причинит мне вреда. Если бы я увидела его в обычной одежде, разумеется, я постаралась бы держаться от него подальше. Моя единственная вина состоит в том, что я полагала внешний вид служителя истины залогом своей безопасности. Если ты желаешь наказать его, отбери у него одеяние избранных. Лиши его права носить хирку человека праведности".