среди колышущихся лет

отчетливо вокруг

стоял тот день немалый,

его чужая тень надменно занимала:

то бледным холодом, то смелой крутизной,

и весь тогдашний миг

сверкал — еще земной.

походка уводила вдаль,

а там ждала подруга дали,

вертя веретено из незаметной стали:

по утренним пройдя законам,

по легким водам и краям —

чтобы себя оставить там.

но долго ли могли об утренние взгляды

дробиться зеркала, как ледяные сны?

они еще внутри, день, наступивший рядом,

не знает ни годов, ни собственной длины.

ее краса — здесь,

возле самых буден —

полуотражена, полуобнажена,

сегодняшний приход забыт недавно будет —

о, в светлых именах Матрешечка —

княжна!

пусть хрустнет ветвь —

так взгляд осенний хрупок,

деревья слишком здесь,

чтобы быть слишком там.

устанут ли следы сентябрьских прогулок,

или устанет ночь

по скошенным местам?

ее коснулся свет полночный, был край,

часы смотрели врозь, где веер воздухом

отточен среди колышущихся гроз.

полночный аромат часов, и в лепестках

ее оттенок, задвинув облачный засов,

ушла японушкой от стенок.

— прошу не верить каждой строчке... они

умрут поодиночке.

тогда я двинул речь повторно — туда,

где прежде смысл бывал, но удивленный

наповал, стал тенью утренне-игорной.

был нежен поцелуй, как пламя: чем боль

ше времени вокруг, тем кратче срублен

ное нами за далью огражденных рук

пока огарок свет колышет,

пока все медленнее запад,

ее шаги, себя не слыша,

вперед задумались? назад ли?

быть каждый миг — ей слишком больно.

то краткой паузой, то вечной

она, задумавшись, невольно

свои укутывает плечи.

для этих дней — она устала,

для тех — она еще дитя.

лишь ночь, скрестясь с лучом из стали,

вязанье трогает, летя

открыто небо для объятий, для голубых

и черных туч,

пусть ветер смел, как его матерь — как

даль безмолвная, летуч.

пусть краток миг одновременный, пусть

вечность юная — одна,

но ливня отблеск современный узнает

сабельно она.

тогда в безбрежное названье вольется

холода восток,

и тщетно будет опозданье: удар

задумчиво-высок

из года

вышел хмуро, гневно — словно из ка

менной стены, и снова вечер

многодневный и звезды локтем

сметены.

которого из них так черный локоть

звучен? и разве угол тот громопо

добней тучи?

проиграно золото,

походка проста,

висячего холода

два темных моста.

еще не всех столетий тени

на холм старинный прилегли,

И ветер утренне-осенний

не тронул каменной земли,

а молния уже устала,

уже погасла по краям,

теперь всех ливней будет мало,

чтоб время выпрямилось там.

шаги то отдаляли цель, то прибли

жали ту полночь — по мере того,

как смысл убыстрялся.

лишь на один вопрос ответил — и то

с улыбкою ночной: ужели севернее

ветер, чем запад огненный иной?

немного уставала, была похожа здесь,

покуда этот вечер

не назовется весь.

а он все огненно-смиренней —

от фонарей уходит вглубь.

тогда улыбка краем тени

ее едва коснулась губ

деревья черные и воздух светло-белый,

ее шаги звучат все лиственно-нежней,

ни ночь, ни темнота сегодня не посмели

продлиться навсегда, чтобы остаться с ней;

и возле быть всегда, чтоб звездными углами

касаться юных лет и юного чела,

пока при свете спиц забывшееся пламя