ну, они выбрали неизвестно что, какой-то

пустяк.

я окна растворил, пыль с местными лучами

давай во всю плясать, кружиться и сверкать,

но вдруг портрет пожал портретными плечами

и вскинул свой лорнет — февральский не

опять.

ну — думаю — и ну! а он — то есть граф —

парадно усмехнувшись, сказал с черной

трещиной в эполете: «шорт знает што!»

и пыль сразу остановилась в своей пляс

ке, лучи выпрямились и словно адъютанты

вытянулись в струнку вдоль стен. Он

гаркнул: «шорт знает што!», то есть по

яснил свое предыдущее замечание. а я

стою, остолбенел, не знаю, в каком я ве

ке — в восемнадцатом, в девятнадцатом

или в «шорт знает» каком? Оцепенение

длилось долго — судя по тому, что уже

девятисотые годы забрезжили за окном.

граф поправил съехавшую с плеча шинель,

убрал стеклышко и вновь очутился в сво

их временах. только кончик шпаги случай

но остался здесь, но я его быстро за

двинул на свое место, граф сказал: «мер

ши!» и на этом окончательно замолк.

3-й:

ну а что же вы?

2-й:

ну а что же он?

1-й:

ну а что же все?

4-й:

еще он хмурился сильнее

при виде множества минут,

деливших темень. а над нею

струился полночи лоскут.

он голубел последним хладом

созвездий черно-голубых,

и времена струились рядом,

неся небесные углы.

бесшумно взламывая окна,

лучи входили без коней,

и ржанье теней одиноких

снаружи слышалось темней