и когда семиструнно молчишь

о, дождик — мой прозрачный дом,

такой высокий и наклонный!

так звонко умолкают в нем

секунд зеркальные законы,

что, отражаясь в тишине,

как в неподвижно-ясном громе,

века как будто не одне,

как будто есть другие кроме

ночь прекрасна — особенно в полночь:

когда время лежит в полутьме,

и его серебристые волны

для себя шелестят о себе,

и не длится ничто — даже это,

ибо в этот недлящийся миг

полосой бледно-белого света

призрак полдня к деревьям приник

ни стужи не зная, ни зноя,

растет полуночная тишь.

в мгновеньях есть что-то резное:

когда ты зеркально молчишь,

в твоем отражении хрупком —

и резь и резьба тишины:

как будто замедлить ей трудно

ту грезу, которая — ты

едва закончатся и день и то, что после,

едва погаснет ночь на мартовском ветру,

настанет некий час и молча станет возле —

тебя оберегать, как младшую сестру.

твой облик отделив ото всего, что будет,

ото всего, что есть, ото всего, что бы,

он следующий миг таинственно разбудит

как бы одним лучом мерцающей трубы.

когда и временам с их бронзовой длиною

лучисто суждены и посох и сума,

так трудно уберечь виденье неночное,

так трудно не сойти с весеннего ума!

пока я лорнировал

трехмачтовый горизонт

и пока размышлял:

«Франция чем славится —

сквозняками?»

и пока делал все это наяву,

какой-то сон в виде морской волны

стукнулся о берег

и разбился на 400 кубических

миллионов секунд —

из них каждая была тверже алмаза.

и что же?

корабль, сверкнув,

вырвался из лорнета,

взмахнул парусами

и на радостях

словно птица

исчез

вечер — это не время, а слово:

оттого оно так и светло.

воздух будущей полночью сломан,

словно звонким лучистым углом.

и в воздушно-прозрачном увечьи

загорается небо-окно:

время — это не слово, а вечер,

оттого оно так и темно

весна не на дворе, она гораздо дальше.

а на дворе лишь снег, да бывшая зима.

волшебного числа и ты не угадаешь

сосулек золотых, дитя мое, дитя.

ведь каждое число, каким бы неволшебным

каким бы никаким бы ни было оно, —

всего лишь краткий вздох бесчисленного неба

иль звездно-вечный взгляд в полночное окно

весь день настал — вдруг весь он сразу вспыхнул,

как будто бы ни ночь, ни прошлые года

на этом же мосту не сталкивались тихо

с чугунной тишиной, летящей никуда.

как будто не вода, а светлое забвенье,

подтачивая свай стальную глубину,

так рухнуло в себя, что всплесками задело

и полдень не один, и вечность не одну

там, где стоял сентябрь, на том же самом месте

теперь стоит октябрь, и странно так стоит:

как будто бы, летя, полуночные вести

пронзают не его лилово-вольный вид.

не оттого ль толпа опять так одинока,

и взгляд ее в себя безмолвно устремлен,

и, словно в тишине, в стенаньях водостока

не узнан водопад всех медленных времен

ни голому дождю с его наклонным ростом

ни древним тополям с их тополиным сном

не кажется ничто, а существует просто

как некоторый день поставленный вверх дном.