Специалист по литературно-критической работе Корнея Чуковского Евгения Викторовна Иванова тщательно потрудилась в русских и зарубежных архивах, обозначила в четырех частях сюжет своего исследования9 и републиковала, вплетя в общую канву повествования, забытые статьи обоих героев книги.

Теперь эта деликатная когда-то тема, обозначенная лет десять назад докладами литературоведа М. Петровского (Киев), работами москвича Л. Кациса и одесской (тогда) журналистки О. Канунниковой, стала “многослойной” и многозначной книгой, открывающей уже все существующие “кингстоны”. Я, признаюсь, и не ожидал, какой кипяток бурлил, оказывается, за тем, что обозначено здесь как “Полемика о евреях и русской литературе”.

Вадим Туманов. “Все потерять — и вновь начать с мечты…” М., ОАО “Типография „Новости””, 2004, 416 стр.

Встретилось мне однажды, не помню в чьей прозе, такое причудливое определение, как “мужской мужчина”. И, пожалуй, только к нескольким представителям сильного пола я мог бы уверенно применить его сегодня, размышляя о своих впечатлениях от общения с ними или (как в данном случае) с какими-то их текстами. Вот и эта фигура, и эта книга — в тему. “Знаменитый золотопромышленник, старатель и друг Высоцкого” — это, конечно, объективно честная и вместе с тем узкомифологичная идентификация человека, ставшего легендой еще в те времена, когда упомянутый выше Высоцкий посвящал ему песню “Был побег на рывок…”.

Не в рывке дело, хотя он действительно был: Туманов рвал, что называется, и с лагерной зоны. Этому и людям тех мест в книге уделено немало страниц.

Дело в интонации, которая сопровождает эти воспоминания. И слово тут подыскивается одно-единственное — достоинство. С небывалым достоинством изложены эти жизненные истории. Говорят, что Туманов — изумительный рассказчик, мастер, так сказать, “устного жанра”. Здесь жанр другой — это не собрание баек, а скорее скуповатое, вместе с тем необыкновенно живое описание собственного пути — с известными и неизвестными спутниками, с катастрофами и удачами, с чрезвычайно хладнокровным отношением к собственной легенде, о которой он, думаю, всегда знал. Еще я слышал, что хороших людей, оказавшихся рядом с ним, Туманов каким-то образом “заражает” своими талантами — в том числе душевными. Впрочем, охотно подтверждаю это, поскольку знаком с его — ладно, употребим это слово в его прямом, не “процессуальном” значении — подельником — Михаилом Алексеевым, одним из персонажей книги, в названии которой ключевым словом все-таки является, на мой взгляд, слово “мечта”.

А сидели бы мы с друзьями за столом и рассказывал бы я им о книжных новинках, так и хватил бы: “Знайте, друзья мои, у нас есть свой Индиана Джонс. И он написал отличную мужскую книжку”.

Т. Г. Щедрина. “Я пишу как эхо другого…” Очерки интеллектуальной биографии Густава Шпета. М., “Прогресс-Традиция”, 2004, 416 стр.

Об этом исследовании надо говорить особо, тем более что книга, в отличие от предыдущей, требует — в чтении — специальной подготовки. Рекомендуя ее всем, кого волнуют адепты и суть русской философско-эстетической мысли, скажу, что написана она человеком, преданность которого своему герою — поистине феноменальна. Думаю, что именно на ней — молодой дальневосточной исследовательнице Татьяне Геннадиевне Щедриной — и держится во многом все напряжение работы над наследием Шпета. Для написания настоящей книги были проведены соответствующие изыскания в государственных и ведомственных хранениях, а также использованы материалы семейного архива знаменитого мыслителя (письма, записные книжки, неопубликованные рукописи), находящиеся у его дочери Марины Шторх и внучки Елены Пастернак.

Друзья, собеседники, смыслы, значения, разговоры. Балтрушайтис, Гуссерль, Шестов, Шпенглер…

Книга богато иллюстрирована и инструментована: ее драматургическую пульсацию обеспечивает, в частности, продуманно “сбалансированная” композиция, включающая в себя и такие немаловажные опознавательные знаки, как точно выбранные эпиграфы. Вот — один из них, к главе “Шпет в русской философской сфере разговора”, принадлежащий Федору Степуну: “В противоположность немецкой философии XIX века, русская мысль представляет собой не цикл замкнутых систем, а цепь вот уже целое столетие не прерывающихся разговоров, причем разговоров, в сущности, все на одну и ту же тему”…

См. также: Шпет Густав. “Я пишу как эхо Другого…” Письма к жене. Публикация, подготовка текста и примечания М. Г. Шторх и Т. Г. Щедриной. — “Новый мир”, 2004, № 1.

Альманах “Библиофилы России”. Т. 1. М., ООО “Издательский дом „Любимая Россия””, 2004, 560 стр.

Отличный, что называется, подарок российским библиофилам. Этот альманах в переплете напомнил мне те времена, когда еще выходили приснопамятные “Встречи с прошлым”. Они издавались не менее элегантно.

Главный редактор и составитель, известный библиограф Артур Толстяков (кстати, бывший научный редактор семи выпусков сборника “Библиофил”, 1999 — 2003), тщательно продумал аппарат издания.

Он весьма разнообразен: от личных библиотек (тут интересное сообщение о библиотеке Анны Ахматовой), портретов библиофилов и автографов — до собственно научных публикаций. Упомяну воспоминания А. Решетова о Велимире Хлебникове и сообщение “Устный Шкловский” (по записям В. А. Лифшица и И. Н. Кичановой). Есть и “Литературный архив”, и “Книжный развал”, и даже обзор интересных выставок. Трогательно, что редакция снабдила справки о своих авторах — в конце книги — их фотопортретами. Читателю этого сборника будет еще и видно, с кем он имеет дело.

На днях вышел и второй том альманаха.

u/

+1

Джим Моррисон. Пленка полдень. Перевод с английского А. Безуглова, А. Грызуновой, К. С. Фарая, М. Немцова. М., “ЭКСМО”, 2004, 478 стр. (“Конец света”).

Ужасно нравится мне эта “ультракультурная” серия. В последние времена прикупил себе и Джона Леннона, и Заппу, и Леонарда Коэна, и Дилана. Кстати, не помните ли, фамилия Леонарда через “е” или “э” пишется? Вот-вот. Перед нами огромное собрание стихотворных текстов основателя и лидера легендарной рок-команды “Doors”. Целый пласт культуры!10 Среди переводчиков — авторитетные имена вроде Максима Немцова. Все хорошо, кроме одного: такие штуки, на мой непросвещенный взгляд, как-то особенно требуют билингвы. И кегль можно уменьшить, и воздух ужать. Ведь так и интереснее, и, простите меня, честнее! Извините, конечно, но для меня тут открылась пока лишь одна дверная створка.