— Это тебя, наверное, накачали наркотиками для обезболивания.

Все может быть...

В реанимации меня “вели” два врача, посменно. Они были очень разные. Один — лысоватый, в очках, ужасно серьезный. Мне не сказал за все время ни слова. Ослушает меня, потом уставится в монитор, долго-долго рассматривая бегущие зигзаги, о чем-то думая. И, круто повернувшись, уйдет.

Другой — жизнерадостный коренастый крепыш с густой шевелюрой, подходил, тоже ослушивал, потом удалялся, лишь мельком взглянув на экран. Однажды, на третий или четвертый день, он вдруг обернулся. Лицо его осветилось улыбкой, и он показал мне большой палец! По-видимому, этим выразительным жестом он хотел сказать:

— Все, угроза миновала. Отбой.

Вот тогда я и решил наконец-то уступить многолетним настояниям домашних и особенно Мити, увлеченного историей семьи, — дал себе слово написать воспоминания, мемуары. (Правда, не для печати, а для семейного архива; о публикации одной из глав задумался только в связи с подготовкой к 60-летию Победы: генеральских мемуаров много, книг о героях войны — горы, а вот записки, показывающие те события, так сказать, с самого низу, какими они виделись глазами простого, ничем особенно не отличившегося рядового бойца-пехотинца, — такие записки, кажется, мне не попадались).

Лежа на больничной койке, я вдруг увидел картину шестидесятилетней давности. Картину почти совершенно черно-белую: белый снег вокруг, серое небо на фоне черных ветвей над головой. Белые стволы берез и белые маскхалаты однополчан, раскрашенные в белое повозки немцев и их серые шинели. И только одно огненно-красное пятно делает для меня картину цветной: кровь, хлещущая у меня изо рта, пропитывая пригоршни снега, которыми я безуспешно пытаюсь остановить ее. Постепенно сознание мутнеет...

Так я погиб среди белых подмосковных снегов. Да и по всем правилам не мог не погибнуть! Потому что немецкая пуля попала мне прямо в рот, выбила зубы, расколов надвое нижнюю челюсть, и, чиркнув по сонной артерии, продолжила свой полет. Случилось это 18 января 1942 года в районе станции Износки железной дороги Калуга — Вязьма.

Но нет, я не погиб. Ошибись немец на каких-нибудь миллиметр-полтора — и некому было бы писать эти воспоминания.

Вот почему 28 февраля 2001 года, когда случился инфаркт, мне выпало второй раз вернуться с того света. Первый раз был тогда, в заснеженном лесу, в январе сорок второго.

Вот почему я всегда делил свою жизнь на две жизни, в конечном счете ставшие очень неравными: до и после ранения. А теперь возникла еще одна, третья. Будет ли она долгой или короткой, мне неведомо. Хотелось бы успеть еще кое-что сделать, в том числе и завершить эту рукопись.

Итак…

.................................................................................................................

2

…В десятом классе, естественно, все силы были направлены на успешное окончание школы. В разговорах с друзьями все чаще звучали названия вузов, профессий, словом, речь шла о выборе жизненного пути. Как ни странно, я тогда об этом не очень задумывался. Может быть, потому, что по опыту старшего брата Макса хорошо знал: после школы мне придется идти в армию — а там будет видно! Макс в то время мотался по больницам и санаториям, чтобы излечиться от туберкулеза, который он подхватил в снегах Финской кампании.

В воздухе пахло грядущей большой войной. Многие наши юноши собирались в военные институты и училища — в них был самый большой конкурс. Мне же по наивности казалось, что о войне, как о грозе, поговорят-поговорят — и она пройдет стороной. А к призыву я был готов и принимал его как данность.

16 июня у нас был выпускной вечер. Всю ночь мы гуляли вокруг Кремля, по набережной Москвы-реки. Мы шли в обнимку с действительно гениальным — не побоюсь этого слова — моим одноклассником Колей Ботягиным (он погиб в 1943-м), шли веселые, разгоряченные и толковали о философии. Несколько вечеров собирались то у одного, то у другого — танцевали, пели, пили вино, мечтали... Все как у всех бывает в эту пору...

А 22-го началась война.

У меня плохая память на события собственной жизни. Например, моя жена Наташа, с которой я вместе учился, а женившись (вскоре после войны), прожил всю жизнь, куда лучше помнит мои проделки в младших классах или выступления на комсомольских собраниях — в старших. Иногда ничего не могу толком сказать про целые годы. А вот примерно полгода от 22 июня 1941 года до 18 января 1942 года — дай мне, как говорится, волю, мог бы описывать чуть ли не по дням.