Все сонеты Шекспира
вернуться

Шекспир Уильям
Шрифт:

XLI

Твоей свободы милые грешки, — когда в душе ты мне даёшь отбой, — твоим летам и внешности близки, но и соблазн крадётся за тобой. Ты незлобив — и сам идёшь в полон, прекрасен ты — и нежным штурмом взят. Желаниями женщин окружён, сын женщины не выдержит осад. Ты мог бы пощадить меня и сам своей беспутной юности назло. Меж тем пристрастье к буйным кутежам тебя к двойной измене привело. Обманут я любимой и тобой, и красота твоя всему виной.

XLII

Ты взял её — не плачу я навзрыд, хотя в неё безумно был влюблён; она тебя взяла — и я убит: разрыв с тобой наносит мне урон. Обижен вами, я ваш адвокат: ты любишь ту, кого любил твой друг; любя меня, она мне дарит ад; а друг мой скорбно делит с ней досуг. Я не с тобою — в барышах она; меня с ней нету — друг мой на коне: те, чей союз я оплатил сполна, меня распяли из любви ко мне. Но если друг — моё второе «я», то мне верна изменница моя.

XLIII

Закрыв глаза, я вижу всё, а днём обзор им закрывает всякий вздор; я проницаю тьму, забывшись сном, когда пронзит её твой светлый взор. Светлеет ночи тень в твоей тени, чей образ служит счастья образцом, но пусть глаза, невидящим сродни, с утра твоим засветятся огнём. Они блаженны будут, если я тебя увижу днём, а не в ночи, когда в мой сон слепая тень твоя моим глазам незрячим шлёт лучи. Тебя не видя, сплю я наяву, а стоит увидать, — во сне живу.

XLIV

Когда бы глупой плоти вещество вместилось в мысли, я бы трудный путь, простёртый до предела твоего, назло пространству мог перепорхнуть. Где б ни был я, в каком краю земли, какие бы моря ни пересёк, к тебе меня бы мысли привели быстрей, чем мысль, пронзившая висок. Но я не мысль и на подъём тяжёл: во мне земли с водой невпроворот. Я без тебя тоскою изошёл, и только время слёзы мне утрёт. И символ плоти — мой печальный стон — из плотных элементов сотворён.

XLV

Но прочих два, — прозрачны и чисты, — огонь и воздух — шлю тебе вдогон: во-первых, мысли; во-вторых, мечты в твои края летят со всех сторон. Когда к тебе несутся, жизнь моя, послы любви — две сущности вещей, две остальных мне не дают житья, сжимая грудь кручиною своей. И до тех пор мой жизненный каркас не восстановит всех первооснов, пока послы, связующие нас, не скажут мне, что жив ты и здоров. Тогда я рад, но вновь тоской объят, и тут же шлю своих послов назад.

XLVI

Мои глаза с моим же сердцем бой затеяли — чему виной ты сам: глаза хотят присвоить образ твой, а сердце не даёт его глазам. Приводит сердце веский аргумент, что ты — в груди, незримый для зениц. Глаза же говорят, что оппонент солгал, и ты укрыт в тени ресниц. По иску сердца завершив процесс, решил присяжных размышлений суд, что стороны, учтя свой интерес, по равной доле у тебя возьмут: Глаза — твои наружные черты, а сердце — свет сердечной красоты.

XLVII

Глаза, изголодавшись по тебе, и сердце, разрываясь от тоски, забыли о своей былой борьбе и подружились распрям вопреки. Твой нежный образ — пиршество для глаз, зовущих сердце в гости, а в гостях глаза пируют в следующий раз, когда ты сердцу явишься в мечтах. Итак, моя любовь и твой портрет и без тебя со мной наедине. Летят мои мечты тебе вослед, а ты при них, пока они при мне. А если спят мечты, — глаза не спят и в сердце будят образ твой и взгляд.

XLVIII

Как я старался, покидая дом, убрать все побрякушки в сундуки, чтобы нажиться на добре моём рукам недобрым было не с руки. Зато зеницу ока моего — то, что дороже самых жемчугов, — тебя, мои печаль и торжество, оставил я приманкой для воров. От них тебя не спрячешь в сундуке: со мною ты, хотя тебя здесь нет, — укрыт в груди моей, как в тайнике, но можешь выйти запросто на свет. Во мне столь ценный клад, что и святой из-за него решится на разбой.