Все сонеты Шекспира
вернуться

Шекспир Уильям
Шрифт:

LXXXI

Я помяну тебя иль ты меня, но смерть не вынет памяти твоей из этих строк, в забвенье хороня все до единой чёрточки моей. Ты будешь к вечной жизни приобщён, а я навек отправлюсь в мир теней, в простом гробу вкушая смертный сон, — а люди твой увидят мавзолей. Мои стихи в грядущем перечтут, твоё надгробье обнаружат в них; тебя восславить не сочтут за труд и перед смертью голоса живых. Одушевлён моим живым пером, ты оживёшь в дыхании людском.

LXXXII

Ты не вступал с моею Музой в брак и без стыда поэтому привык смотреть на посвящения писак, кому ты служишь украшеньем книг. Учёности и внешности твоей я похвалами положил предел, поэтому искусство новых дней ты в оттисках увидеть захотел. Да будет так! Когда же отомрёт риторики фальшивая труха, под стать себе прими правдивый плод по-дружески правдивого стиха. Правдивой красоте твоей претит бескровный блеск накрашенных ланит.

LXXXIII

Я на тебе не видывал румян и не румянил сам твоих щедрот; я думал, ты не угодишь в капкан дежурных поэтических красот. Тебя хвалить мне было не с руки, поскольку показать ты в силах сам, что все твои заслуги не близки новейшим, но тупым карандашам. Ты мне простить не можешь немоты, хотя мой слог, что временно усоп, твоей не опозорил красоты, которой прочат жизнь, а дарят гроб. Восславить блеск твоих живых очей тебе и двух не хватит рифмачей.

LXXXIV

Кто выскажется ярче? И кому затмить хвалу, что ты есть только ты? то, что себе ты равен самому, — где взять пример такой же правоты? Бесплодно то перо, что не придаст величия предмету грёз своих, но кто тебя с тобой сравнить горазд, тот вечной славой свой покроет стих. Чтоб получить, как в жизни, результат, пускай тебя скопирует поэт и за такой прекрасный дубликат свой дух увековечит и сонет. Хвалясь своей хвалёной красотой, ты от похвал утратишь разум свой.

LXXXV

Моя Камена держится молчком, а прочие шлифуют пышный слог тому, кто позолоченным пером тебе слагает тьму хвалебных строк. Я мысль ценю, слова отдав другим; на всякий гимн, что воплотился в стих, отделанный пером нерядовым, кричу «Аминь», как недоучка-мних. Когда хвалы я слышу в адрес твой, твержу: «Всё так!» — и кое-что не вслух, хоть у меня от слов любви немой порою перехватывает дух. Дыхание словес люби в другом, а силу скрытых дум — во мне самом.

LXXXVI

Не тех ли славных виршей гордый флот, кому, как приз, любовь твоя нужна, сразив мой мозг и размышлений плод, в могилу превратил их ложесна? Не тот ли гений, что, плетенью слов обучен духами, сгубил меня? Нет, не смутил ни он моих стихов, ни в помощь ему данная родня. Ни он, ни персональный дух его, что гения морочит в час ночной, не одолели дара моего — не болен я пугливой немотой! Но если веришь ты чужим стихам, я всё теряю и теряюсь сам.

LXXXVII

Прощай! Ты слишком драгоценный клад. Известна и тебе твоя цена. Ты вправе быть свободным без доплат по закладной, что мной прекращена. Как сохранить мне этот бриллиант? И чем я заслужил с него процент? Но если я даров твоих гарант, тебе я возвращаю свой патент. Своей цены ты не включил в контракт или во мне самом нашёл дефект, но твой подарок, не внесённый в акт, к тебе вернувшись, лучший даст эффект. Я льстил себе во сне, что я — король, а пробудясь, — вхожу в иную роль.

LXXXVIII

Когда меня презреньем встретишь ты, мои заслуги ядом обольёшь, я в бой с собою ради правоты твоей вступлю, оболган ни за грош. О всех своих пороках на суде скажу я, помня их наперечёт, и, если бросишь ты меня в беде, то обретёшь неслыханный почёт. А я тем самым получу кредит, стремясь к тебе влюблённою душой: мои обиды — это твой профит, переходящий в мой профит двойной. Из-за твоих неоспоримых прав на всё пойду, права свои поправ.