Только из области чувств и берётся всякая достоверность, всякая чистая совесть, всякая очевидность истины.

Фарисейство — это не вырождение доброго человека: напротив, в фарисействе немало такого, что является скорее условием этой доброты.

Один ищет акушера своим мыслям, другой — человека, которому он может помочь; так рождается добрая беседа.

Вращаясь среди учёных и художников, очень легко ошибиться в обратном направлении: нередко в замечательном учёном мы находим посредственного человека, а в посредственном художнике очень часто — чрезвычайно замечательного человека.

Мы ведём себя наяву так же, как во сне: сперва придумываем и сочиняем себе человека, с которым общаемся, — и тотчас же забываем об этом.

В мщении и любви женщина более варварское создание, чем мужчина.

Совет в виде загадки. — «Если узелок не рвётся, раскусить его придётся».

Брюхо — причина того, что человеку не так-то легко возомнить себя богом.

Вот самые стыдливые слова, которые я слышал: «Dans le v'eritable amour c’est l’^ame, qui enveloppe le corps» [38] .

Нашему тщеславию хочется, чтобы то, что мы делаем лучше всего, считалось самым трудным для нас. К вопросу о происхождении некоторых видов морали.

Если женщина обнаруживает научные склонности, то обычно с её половой сферой что-нибудь да не так. Уже бесплодие располагает к некоторой мужественности вкуса; мужчина же, с позволения сказать, как раз «бесплодное животное».

Сравнивая в целом мужчину и женщину, можно сказать следующее: женщина не была бы так гениальна в искусстве наряжаться, если бы у неё не было инстинкта ко вторым ролям.

Тому, кто сражается с чудовищами, следует остерегаться, как бы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.

Из старых флорентийских новелл, — а кроме того, из жизни: buona femmina e mala femmina vuol bastone [39] . Sacchetti Nov. 86.

Соблазнить ближнего на хорошее о ней мнение и затем всей душой поверить этому мнению ближнего, — кто сравнится в этом фокусе с женщинами!

То, что одна эпоха считает злом, обыкновенно есть несвоевременный отзвук того, что прежде считалось добром, — атавизм более древнего идеала.

Вокруг героя всё становится трагедией, вокруг полубога — сатировской драмой, а вокруг Бога всё становится — чем же? быть может, «миром»?

Иметь талант недостаточно: нужно ещё иметь на него ваше разрешение, — не так ли, друзья мои?

«Где древо познания, там всегда рай» — так вещают древнейшие и новейшие змеи.

Всё, что делается из любви, происходит всегда по ту сторону добра и зла.

Возражение, смена темы, весёлое недоверие, насмешливость суть признаки здоровья: всё безоговорочное относится к патологии.

Чувство трагического ослабевает и усиливается вместе с чувственностью.

Безумие единиц — исключение, а безумие целых групп, партий, народов, эпох — правило.

Мысль о самоубийстве — сильное утешительное средство: с ней легко пережить иную мрачную ночь.

Нашему сильнейшему инстинкту, тирану в нас, подчиняется не только наш разум, но и наша совесть.

Следует отплачивать за добро и зло, но почему именно тому, кто сделал нам добро или причинил зло?

Мы охладеваем к тому, что познали, как только поделимся этим с другим.

Поэты бесстыдны по отношению к своим переживаниям: они эксплуатируют их.

«Наш ближний — это не наш сосед, а сосед нашего соседа» — так думает каждый народ.

Любовь выносит на свет высокие и скрытые качества любящего — редкое, нетипичное в нём: поэтому она с лёгкостью вводит в заблуждение насчёт того, что служит у него правилом.