– Как так?! – поразился автор, от ужаса разжимая пальцы с шедевром.

– Просто. Будем двигать «Остаться в Ж.» как сценарий-скелет нацпроекта «Сохрани и помилуй популяцию». Антон Антонович велел всех лишних людей и подверженных неврастеников и неверию высеять. Я давно заметил в докладных куда надо, в тебе веры нет.

– Куда высеять?

– В Ж. – коротко обозначил мачо, сунул листки за пазуху и, отталкивая по привычке локтями подельника, якобы полез на стремянку.

А литератор в бессилии отошел в сторонку и опустился на обломок мраморного фриза, прямо под реторту работницы в косынке на разгорающийся под сосудом пламень классовой борьбы.

Еще раз хлопнули многих повидавшие дубовые двери, и в мемориальный зал взошел новый персонаж со взглядом блуждающим, растерянным и нечистым. Скатецкий немедленно спустился навстречу посетителю.

– Что же вы, господин обозреватель… Сидров… Алексий… Павлович, нарушаете прочные договорные отношения кристально обязательных людей, – проворковал он, расставив для объятий руки, но срочно тут же опустил их. – Где же обещанный отказной документ? Все переживают, как на родах… на похоронах. Где филькина грамота этого… грамотея математики?

– Годин где, аспирант? – грубо прервал замдиректора журналист.

– Полностью, как и было сказано, освобожден. Отпущен на все пять сторон, – и Скатецкий глянул на потолок физической обители.

– На шесть, – поправил коллега Ойничевич, глядя в пол, в адские нижние веси.

– Ас аспирантурой и армией что?

– Могу вам и отчитаться, хотя не обязан, – язвительно заметил ученый человек. – С завтрашнего дня переводится в постоянно действующую адъюнктуру Института Святой Земли. Там аспирантский срок кто уж получил – до второго пришествия будет от науки икать. И зачисляется в резерв святого воинства навеки сыном комендантского привратного полка. Давай бумагу, – протянул Скатецкий мягкую потную ладошку.

– Проверю ваши обещалки, тогда и получите, – дернулся газетчик.

– Это похвально, – хохотнул брат-ученый. – Идите вон на задний двор к подвалам бомбохранилища. – Проверяй, да доверяй, – обозначил он.

– Мы этого гражданина еще проверим вдоль и поперек, – крикнул Моргатый, шатаясь от ненависти на стремянке. – Поперек и вдоль.

– И еще других поперек их ползучей иудиной породы, – напрягся Дудушко. – Попроверим на наших физических детекторах. Что они про своего Мойшу с Египта нашему Саваофу доложат и почему в наши списки затесались.

– Попрошу без инсинуаций! – обливаясь бешеной слюной, крикнул Ойничевич и неловко спланировал с лесенки. – У тебя самого бабка турческая гречка.

Чтобы загасить бикфордовы шнуры словопрений, журналист осведомился у исследователя физики нутряного:

– Ну как ваши взвешивания легких душ, у людей и нелюдей?

– Осуществляем, – пробурчал, выглядывая исподлобья на чтимого начальством газетчика и мечтающий о широком резонансе, но придушиваемый злобой Дудушко. – Завесили предварительно у Алика в подвале на амбарных весах триста кило рыбно-тресковых душ. Так этот, наверное, всю малину обо… брал, сообщил куда-то, и научный полигон тю-тю. На аптекарских сколько теперь мерить надо! Но и там эффект обнаружаем. У портретов вон, что завешиваем в стену, фотки – в один размер, рамки – одна в одну. Физики – грамм в грамм. А у святых людей все на триста, кто и на полкило, грамм тяжельше тянет. А за счет того – в счет душеньки. Скоро и мироточить будем, да. А вы думали, стригуны, только вам тут фокусы морочить? – не сдержался исследователь, и газетчик посреди рассказа развернулся и направился в бомбоубежище.

– Можно я с вами отсюда? – догнал литератор обозревателя. – А то неможется что-то в замкнутом.

На заднем дворе у входа в огромный подвал медленно, как рыбная солянка, кипела деятельность. Стройбатовцы выносили из недр бомбоубежища мешки и кипы разнородной полумороженной рыбы и грузили в два Камаза, передавая из своих стертых лопатами и штангами рук в обгорелые, задубевшие ладони ладных пожарных. Руководили бригадами конфискаторов бравый военком и главный районный пожарный, покрикивая, сквернословя по-рыбному «пелядь… на вагу… обсетр… и горбуша сраный…» и прикрывая особо зубастым особям разинутые пасти. Возле начальников метался человек Алик и бесполезно орал:

– Этот зачем трогаишь, разви кислый?

– Порченый, тухлый, – сообщал военком, с омерзением нюхая лосося. – В школы для дебилов направим.

– А эта ящик куда? – стонал Алик. – Этат самий свежий, толька с ваений самалет икра.

– Незаконно вспучилась. И документ не по нашему, на арабских буквах, – сообщал военком, с интересом разглядывая ящик. – Признак трупности, икринка не в сорт, неровной оболочности. Освобождается от провинности по показаниям допризывных врачей – направим в сборный пункт военно-штабной икры… игры на местности округа.

– Зачем тащишь, салдатски гад! – вопил Алик. – Ти салага, может, мой сродственник с один болшой симья, один род. Что тибе этот болшой рыб, чем ни рад.

– Гляди, – проинформировал военком, защелкивая огромную пасть. – Гляди, какая жуткая у твоего морского сродственника рожа. Такую увидишь ночью заместо жены, и пистон-понтон. Простыни месяц стирай. Понял? Отправим в трапезную монашеского братства, на ушицу под кагорчик. Сам отвезу, сгрузи тут, салага, сбоку.

Обозреватель смело подошел к руководству путины.