Посох в цвету: Собрание стихотворений
вернуться

Бородаевский Валериан Валерианович
Шрифт:

VII. «Натянешь ли ты голубую вуаль…»

Натянешь ли ты голубую вуаль, Мерцая булавкой, – широко, округло Откинувши руки, и смотрятся в даль Глаза, где угрюмое пламя потухло; Иль руку в перчатке мне молча даешь (Там бледный кружок у ладони любовно Моим поцелуям оставлен!) – и ждешь И слушаешь сердце, – забилось ли ровно; И тронешь дверную скобу и ко мне Опять повернешься и медлишь, мечтая О встречах давнишних, о милой весне, И крадет румянец вуаль голубая, – Я знаю: я нищий… И чем отплатить За чашу, где пенится горечь разлуки? Не этой ли позой: недвижно скрестить Тебя обнимавшие руки?

VIII. ПРОГУЛКА

И гуще кровь становится, и сердце,

Больное сердце, привыкает к боли.

Ап. Григорьев

Да, мы пройдем с тобой близ ветхого собора И стену обогнем, и тот же жидкий сквер Нас поманит иссохшими ветвями К скамье убогой, где когда-то мы Читали вензеля, слова – признанья Любовников давнишних… Уж они Те надписи забыли и затерли Телами грузными, вкушая отдых С детьми и няньками в закатный час. Под нами – Тускар. В голубых волнах, Как жимолости цвет, снесенный ветром, Тела людей отрадно розовеют – Бесстыдные, зовущие тела. Там, над водой часовенка и крест, Которому так жарко я молился; О чем – ты знаешь… Эти вечера, Когда луна нас мягко озаряла, Казалась ты далекой, как луна, Как метеор, низвергнутый на землю… Теперь всё это – правда ведь – как сон? И, может быть, пора с холодным смехом Резнуть ножом усталую скамью И начертать горящие два сердца, Которые пронзил единый вертел, Протянутый лукавою судьбой? Ты видишь, там – веселые гуляки, Идут сюда… В нахохленном платочке Девица краснощекая… Нам нужно Скамейку уступить. Мечтать о жизни Они не будут, если должно жить! И отведем глаза, затем что опыт Неправо судит бренную любовь.

IX. «Ты, дорассветной мечтою взволнована…»

Ты, дорассветной мечтою взволнована, Никнешь к стеклу утомленным челом. Белое небо, печально по-новому, Смотрится будто незрячим бельмом. С плеч заостренных платок опускается; Ночью греховной ты шепчешь упрек. Жадные красные губы сжимаются, Как на снегу оброненный цветок. К Царству Небесному сердце усталое, Уж не противится, тихо идет. Но и земное свое, запоздалое, Счастье, как крест, покоряясь, несет.

X. «Солнце потоками крови горячей исходит…»

Солнце потоками крови горячей исходит. Солнцем зажженные, мы улыбаемся двое. Губы раскрылись, как рана, – и рану находят. Солнце великое, кто твою рану закроет? В древнем покое бесстрастья – кто прорубил тебя, злобный, Жизнь неизбывная, боль воспаленных зияний? Черные, милые очи, что тайне домирной подобны, Слезы роняют одни, но верны своей тайне…

XI. ДВОЕ

С улыбкой детских губ, раскрашенных на диво, Он смело подбежит и, перед вами став, Окинет взглядом вас так остро и пытливо Глазами цвета ранних вешних трав! И вы потянетесь к остриженной головке, Звеня запястьями; а он, скользнув, как уж, Докажет скоро вам, что не всегда вы ловки И что дитя отважнее, чем муж… Легки, затопают сафьянные сапожки; У ваших ног, грозя, сомкнет он полк солдат, Рукой коснется вдруг агата круглой брошки, – И, не сморгнув, на взгляд ответит взгляд. А вы потупитесь негаданно-нежданно, И в сердце запоет, заноет, зацветет, Как роза пурпура, зияющая рана И бледность щек окрасит в свой черед…

XII. «Если сердцу нужно приобщиться радости…»

Если сердцу нужно приобщиться радости, – Шелковинку нежной паутинной нити, Что струится в крепком, ясном, синем августе, Между мной и вами, улыбаясь, киньте. Если скорби сердце хочет упояющей, Только скорби жгучей – что, слепые, знаем? – К страсти одинокой неравного товарища Увлечете ль весело, холодная и злая? Но я знаю, знаю… Пусть вы не поверите… Ночь любимых глаз мне одному измерить: Если станет жаждать сердце только смерти, Вы одна придете смертный кубок вспенить.

XIII. «Гремели, ослабев, и множились трикраты…»

Гремели, ослабев, и множились трикраты Над сводами туманных, синих чащ Еще зловещие, последних битв раскаты, И в клочьях багровел простертый в небе плащ. Стволы дубов, мрачась, как уголья, чернели; Больной огонь под пеплом слабо тлел. И только над крестом горе взнесенной ели Кровавый мотылек любовью пламенел.

XIV. ОСЕННИЙ ПАНТУМ

Разносит вихорь сумрачный глагол Бездомными червлеными листами. Сойди ко мне в уединенный дол, Коснись чела прохладными перстами! Бездомными червлеными листами Пестрят овраги и сожженный луг. Коснись чела прохладными перстами, Заворожи снедающий недуг. Пестрят овраги и сожженный луг. Зеленый луч дробится в сетке веток. Заворожи снедающий недуг, Твой поцелуй рассеянный так редок… Зеленый луч дробится в сетке веток. Смешливая синица прозвенит. Твой поцелуй рассеянный так редок… В какую даль лазурный взор стремит? Смешливая синица прозвенит. Стучит желна, подъемлясь по вершине. В какую даль лазурный взор стремит? Ведь ты моя… Ведь ты моя – поныне? Стучит желна, подъемлясь по вершине. Там за холмом, трубя, манит рожок. Ведь ты моя… Ведь ты моя – поныне? Пусть затаен язвительный упрек. Там за холмом, трубя, манит рожок. Заноет сук надломленной березы. Пусть затаен язвительный упрек, – Я жадно жду, когда прольются слезы. Заноет сук надломленной березы; Вот дождь листов пурпуровый пошел. Я жадно жду, когда прольются слезы. Разносит вихорь сумрачный глагол.