Посох в цвету: Собрание стихотворений
вернуться

Бородаевский Валериан Валерианович
Шрифт:

XXXVIII. ТОСКА

Вот он, старинный зал, где фикусы всё те же, Так неизменны под кривым ножом, — (Десятки лет он им вершины режет). Вот он, старинный зал, где бегал я мальцом С квадрата на квадрат паркетный вперепрыжку… Вощеный пол скользил под резвою ногой, И, стульев чопорных наруша строгий строй, Здесь с братьями играл я в кошку-мышку, Но чаще с бледной маленький Тоской. Она была — как кукла восковая, Невелика. И в локонах. С лицом Неизъяснимо сладким. Золотая Коронка высилась над выпуклым челом, — Челом упрямицы… И, правда, ты упряма Была, и нудила: «Играй со иной. С одной. О них не думай… Будь для них — немой. Засохнуть фикусы. Остынет папа, мама. Изменят братья. — Но всегда ты мой». — И крепко, крепко шею обнимали Мне ручки тонкие. И больно было мне, И радостно. И в горле замирали Рыданья бурные… И мчались мы по зале!.. И поздно, ввечеру, при сладостной луне, Я крался с ней по дремлющим покоям. Звенел хрусталь в шандалах голубых. От жардиньерок розой и левкоем Тянуло слабо… И в ушах моих Был топот тихий. В тайную беседу Вступали мы. Хотелось воскресить Забытый мир… крылатую планету, Где можно, не стыдясь, обнять, любить… И тени фикусов тянулись по паркету. Вот он, всё тот же, мой старинный зал, Где фикусы по кадкам, точно мумий Иссохший ряд… Где я с тобой играл! Ты подросла. Тоска… Темнее и угрюмей Твои глаза. Но также и теперь Желанна ты, и мне не изменила. Я на балкон открыл широко дверь… Луна высокая и белая царила Над елями… Как прежде, так теперь! И те же ветхие, бестрепетные ели С крестообразными вершинками у звезд… Как будто мимо годы пролетели, Как будто мало град, и снег, и бремя гнезд Над мшистыми ветвями тяготели…

XXXIX. МЯЧ

Давно-давно, в беспечной суматохе Ребячьих игр, кружася меж детей, Лиловым вечером плененных тополей Ловил я тайные, прерывистые вздохи. Их тень, как исполин, бежала на меня И падала к ногам, как исполин сраженный! И вдруг глаза мои слезою затаенной Туманились. Дыхание огня Чела касалось. Я игры шумливой Законы строгие внезапно забывал, И мимо рук моих далече улетал Свистящий мяч… Я слышу переливы Дразнящих голосов, и смеха яркий звук Бесславное мое венчает пораженье!.. И жалко было тех, но смутное томленье, Как первый вестник отдаленных мук, Хватало сердце тонкими когтями… О, глупый, старый мяч! Игра сплетенных воль! Не береди ребяческую боль: Ты пролетишь над праздными руками!

XL. ВОЗЛЕ ЕЛКИ

В шумной зале, где играли Возле елки осветленной, — Как дриада, в чаще сада, Меж ветвей смеялась Нелли. Мы глядели, как блестели Золоченые орехи, И глазами, что огнями, Обожгли друг другу сердце. Вся краснея и робея, «Навсегда!» — она сказала. Это слово было ново… — «Навсегда!» — я ей ответил. И, с улыбкой, вдруг, ошибкой, Мы устами повстречались… А вкруг елки были толки, Что… играть мы не умеем.

XLI. «Мы носились на гигантах…»

М. Б.
Мы носились на гигантах. Мы кружили до усталости. В ваших косах, в ваших бантах Были зовы сладкой алости. Эти косы, эти змеи, — Две змеи в игре стремительной, — Разбегались все смелее, Заплетались упоительней. С обнаженными ногами, Нежным хохотом дразнящие, Два амура между нами, На одном кресте висящие, В синем бархате витали, Златокудрые, воздушные… Отдаляли и сближали И свергались, простодушные. И гвоздик кровавых гряды Замутились, благовонные. И не знали мы, что взгляды Наши встретились — влюбленные.

XLII. НА ПАСХЕ

«Христос воскрес!» — Потупилась она. Зардела вся, как утренняя зорька… Но неотступен он, и — сладко или горько, — «Воистину» пролепетать должна. Уста сомкнулись в грезе поцелуя. И думают… Она по-своему: «зачем Когда я жажду слов, он, как заклятый, нем? Он имени Любви не произносить всуе… Он ждет… Чего? Я понимать должна: Страшит грядущее… Но как бы я любила! Я сердца первоцвет, как тайну, сохранила…» А он по-своему: «мила, но холодна».

XLIII. БОЖЬЯ КОРОВКА

«Лети туда, где суженый живет!» Шепнула ты, — и божия коровка По белым пальчикам забегала неловко. Мигнула, поднялась… Слежу ее полет. Над синевой реки чуть видная краснеет. Слабеют крылышки… Она не долетит! Твой взор, насмешливый и ласковый, горит, И ветерок кудрями тихо веет… За ней, за ней летят твои мечты, Ты счастья ждешь. — А божия коровка Уж тонет… Грустно мне. Но радостно плутовка Смеется, светлая: «как легковерен ты!»

XLIV. ВСТРЕЧА

В стекла кареты твоей заглянули Солнцеподобные желтые лики И, лепестками качая, кивнули, — И на шелку перекинулись блики. Ты пробудилась, ты вздрогнула. Мигом Окна спустила, в поле вдыхала… И, отвечая подсолнечным ликам, Белым платочком приветно махала. Встретилась в тряской телеге молодка. Барышню мимо, дивясь, пропустила. Стан над подсолнухом выгнулся четко. Желтую голову ловко сломила.

XLV. «Наши тени на снегах…»

Наши тени на снегах Закачались, закивали. Месяц — в бледных кружевах Лик утонченной печали. По межам бурьян горит Переливными огнями; Вдалеке как бы висит Лес застывшими клубами. Мы восходим на бугор, Где сугроб завился башней. Продолжаем разговор — Неоконченный вчерашний. Месяц в тонких кружевах Мудрый череп преклоняет, И признанье на губах Так красиво замерзает. И когда мы разошлись Каждый с чуждыми мечтами, Наши тени обнялись И кружились над снегами…