Посох в цвету: Собрание стихотворений
вернуться

Бородаевский Валериан Валерианович
Шрифт:

XLVI. СТАРЫЕ ДЕВУШКИ

I. «Повесть немая о тягостной страде…»

Повесть немая о тягостной стра де Жалко загубленных дней — Осеребренные белые пряди В пышной прическе твоей. Выпала чаша из рук золотая И, убегая, звенит… В дрожи пугливой руки прочитаю: «Кто позабыл — позабыть». Тайны коснусь я, тревожный и чуткий; Что не прочту — допоют Голуби пленные с пестрою грудкой, — Девичьей спальни уют. Жгучей пустыней Египта святого Вспоена горькая трель. Нежно воркуют, – и тайна былого – Как золотая свирель.

II. «Ты любила стихи и была горбатая…»

Ты любила стихи и была горбатая. Были резкие тени на желтом лице. И часто мечтала ты, с тайной усладою, О бале блестящем и жемчужном венце. Ты днем закрывала ставень скрипучий, Жалобно читала, запрокинув чело; Вдруг голос твой крепнул и лился так жгуче, И рука поднималась, дрожа как крыло. А мы шли к окошку подсмотреть, поглумиться, Ловили сквозь щели обезумевший глаз… Но всё же ты пленной казалась царицей, И наш смех срывался, фальшивил и гас. И, бывало, мы видели в ночи грозо вые – Появлялась ты белая на ветхом крыльце; И казалось: ты вышла под зарницы лиловые С блестящего бала в жемчужном венце.

XLVII. «Номер тринадцатый наша каюта…»

Номер тринадцатый наша каюта: Нам хорошо, но и жутко… Мы так смеемся, так веселы, будто Вовсе лишились рассудка. Мы обручальные кольца снимали, Надписи в кольцах читали; В бледном, тревожном раздумьи смолкали, Мысли, как чайки, летали… Вышли на палубу. Ветер порывом Рвал наши речи на клочья. Белый платок в исступленьи красивом… Плакали синие очи. Ждали ограды… великого чуда! Волны всё выше вставали. – Номер тринадцатый ваша каюта, – Пенясь, нам злые бросали.

XLVIII. «Мышь ворвалась к нам летучая…»

Мышь ворвалась к нам летучая, К белому платью заманена… Вот и дождался я случая: Жутью ты в сердце ужалена! Звякнет у люстры… По зеркалу Вдруг соскользнет – и замечется! В сумраке сладостно меркнуло Белое платье прелестницы. Низко над грудью взволнованной Цепкие крылья проносятся… Сердце забьется по-новому, – К новому сердце запросится.

XLIX. У СЕБЯ

Я не знаю лучшего: Сумрак голубой, Лунный трепет Тютчева Льется под рукой; Золотыми косами Заплело окно; И шумит березами Ветер про одно, – Про одно, забытое, Что нельзя забыть, Про одно, изжитое, Что нельзя изжить… И ласкаю пальцами Лунные листы. И в тени за пяльцами Улыбнешься ты.

L. ГОЛУБЯТНИК

Когда в закатный час, к лазури, Над сизой головой твоей, Ты бросишь к небу голубей И смотришь вверх, глаза сощуря, На осветленный хоровод, А с колоколен позлащенных, Как в медь, в сердца неутоленных Гудящий колокол забьет, И тряпка белая взовьется На палке в старческих руках, – Я мыслю: всё пройдет как прах, Но этот вечер помянется… Пусть немы рабские уста. Твоя молитва, в плоть одета, На белых крыльях, в струях света, Кружа, взлетит к Нему – туда.

LI. АПРЕЛЬ

Лазурные цветы по зыби облаков, С отливами то жемчуга, то стали, Сырые ветры резво гнали От южных берегов. Размытым логом буйно убегали Дубовые листы, виясь до облаков. И вешний день, то светел, то суров, Играл кинжалом вороненой стали. Резнет клинок, внезапен и суров, – И прячется в ножны, чтоб снова расцветали, Росли и множились, плелись и убегали Лазурные цветы над сучьями дубов. И там, где синие гирлянды расцветали, Курлыкая под зыбью облаков, Как буквы двух божественных стихов, Равнялись журавли и рифму окликали.

LII. «Капал дождик с шатких веток…»

Капал дождик с шатких веток, А уж звезды просияли, Беглым тучкам напоследок Ласки тайные шептали. Что шептали, что открыли, Не слыхать в моей лощине, — Но светлее тучки плыли Через свод сафирно-синий. Но как знак – как знак ответный – Длани тонкие метали И, облекшись в саван бледный, Улыбались – умирали.