Шрифт:
и так далее.
Строки, надо сказать, весьма энергические. Неудивительно, что я запомнил их, прочитав всего один раз в газете, наклеенной на заборе. Кто автор? Куда он канул?
. . . . .
Ивану Афанасьевичу в детстве платили 2 копейки за каждый день, когда он не плакал.
Плакал он — «просто так, от скуки».
Сидит, сидит у окошка…
— Ваня, ты что?
— Скучно, мамаша.
. . . . .
В фашистские времена (в последние все-таки военные годы, вероятно) в Германии была распространена рискованная шутка. Входивший, поднимая руку, говорил не «Heil Hitler», a «Halb Liter» (то есть поллитра).
. . . . .
В первом русском переводе роман Гюго «Notre Dame de Paris» назывался «Соборная церковь Богородицы в Париже». А «Хижина дяди Тома» — «Избушка дяди Фомы». Да еще через фиту.
. . . . .
Из почты «Дружных ребят». В письмах, адресованных «Золотому ключику» (который я второй год редактирую), — даты:
«10 мая 1945 г.
Второй день Победы».
И в другом письме:
«9 мая — День Победы над немецкими захватчиками».
. . . . .
Еще о «Золотом ключике».
Задал ребятам шуточную задачу.
«Название какого государства кончается тремя „я“?»
Имелась в виду Австрия. И вдруг приходит ответ от двенадцатилетнего деревенского школьника:
«СвященнаЯ РимскаЯ ИмпериЯ».
Не молодец ли?
Кстати, это был единственный ответ на задачу. На другие ответы приходят сотнями.
. . . . .
Еще в середине XIX века слово «гонорар» обозначалось буквальным переводом этого слова. А. Ф. Смирдин, по словам его биографа, за годы своей издательской деятельности «выдал писателям 1370535 рублей почетного вознаграждения».
. . . . .
В автобусе. Кабина водителя со стороны пассажирского «салона» прикрыта белой занавеской. В середине ее вышита большая корзинка с ягодами. Шофер, конечно, женщина.
1946
Появляется, потирая руки.
— Вот так Мороз Морозович! Ах, ну и славно же!..
. . . . .
Жизненный девиз доктора Ф. И. Гааза:
«Спешите делать добро».
В Москве во дворе больницы в переулке Мечникова на Покровке стоит памятник доктору Гаазу.
В Ленинграде в больнице имени доктора Гааза умер Гриша Белых.
. . . . .
И Чехов и Толстой называли пишущую машинку ремингтон (по имени фирмы). В Ясной Поляне комната, где печатали, — ремингтонная. Не было и слова «машинистка». Вообще этим делом занимались на первых порах мужчины. Чехов писал: «Благоволите назвать по имени и отчеству Вашего заведующего ремингтоном, который будет печатать пьесу».
. . . . .
«Катя».
Конец октября 1917 года. Говорят о бегстве из Гатчины А. Ф. Керенского.
— Людовик Шестнадцатый, кажется, бежал из Парижа тоже переодетым.
— Да, кажется поваром.
— Лакеем.
. . . . .
Подвыпивший халтурщик, левак, шабашник хвалится перед товарищем:
— Зашибаю я сейчас больше инженера или профессора.
. . . . .
Пьяницу хотели отвратить от вина. Стали ему прибавлять в водку керосин. И, представьте себе, человек этот на всю жизнь возненавидел — керосин.
На этом анекдоте я проверяю — понимает человек юмор или нет. Женщины, увы, смеются и даже улыбаются реже.
. . . . .
Слепой на Зацепе бубнит:
— Гадаю женщинам и дамам, мужикам и бабам. Гадаю девушкам красивым, дамам фальшивым…
. . . . .
В переулке мальчики играют в хоккей. За игрой их наблюдает единственный болельщик — мальчик на костылях. Раза два-три он даже поддавая своим костылем шайбу. Те, за кого он болеет и кому пытался помочь, забивают гол. Вратарь возражает:
— Ничего подобного. Катись! Не было.
— Было! Было! Правильно!
И хромой, подпрыгивая на своих костылях, тоже — во весь голос, ликуя:
— Правильно! Забили! Точно!..
. . . . .
Мадам Гумбинская.
. . . . .
Три человека на темной улице. Один из них в солдатской шинели.
— А когда я ушел — обо мне в полку споминали?
— Споминали.
Свернул в переулок, иду и думаю: кто они? Однополчане, конечно. А что за человек — этот, который интересовался, не забыли ли его? Не очень, конечно, скромный, но все-таки славный парень. И, вероятно, его действительно вспоминали.
. . . . .