Сочинения. В 2-х томах
вернуться

Клюев Николай Алексеевич
Шрифт:

(1917)

220

Как гроб епископа, где ладан и парча

Как гроб епископа, где ладан и парча Полуистлевшие смешались с гнилью трупной, Земные осени. Бурее кирпича Осиновая глушь. Как склеп, ворам доступный, Зияют небеса. Там муть, могильный сор, И ветра-ключаря гнусавый разговор: «Украден омофор, червонное кадило, Навек осквернена святейшая могила: Вот митра — грязи кус, лохмотья орлеца…» Земные осени унылы без конца. Они живой зарок, что мира пышный склеп Раскраден будет весь, и без замков и скреп Лишь смерти-ключарю достанется в удел. Дух взломщика, Господь, и туки наших тел Смиряешь Ты огнем и ранами войны, Но струпья вновь мягчишь бальзамами весны, Пугая осенью, как грозною вехой, На росстани миров, где сумрак гробовой!

221

Счастье бывает и у кошки –

Счастье бывает и у кошки — Котеночек — пух медовый, Солнопек в зализанной плошке, Где звенит пчелой душа коровы. Радостью полнится и рябка, Яйцом в пеклеванной соломе, И веселым лаем Арапка В своей конуре — песьем доме. Горем седеет и муха — Одиночкой за зимней рамой… Песнописцу в буквенное брюхо Низвергают воды Ганг и Кама. И внимая трубам вод всемирных, Рад поэт словесной бурной пене, — То прибой, поход на ювелирных Мастерочков рифм — собак на сене. Гам, гам, гам, — скулят газеты, книги, Магазины Вольфа и Попова… Нужны ль вам мои стихи-ковриги, Фолиант сермяжный и сосновый? Расцветает скука беленою На страницах песьих, на мольбертах; Зарождать жар-птицу, роха, сою Я учусь у рябки, а не в Дерптах. Нежит солнце киску и Арапка, Прививает оспу умной твари; Под лучами пучится, как шапка, Мякоть мысли. Зреет гуд комарий. Треснет тишь — булыжная скорлупка, И стихи, как выводок фрегатов, Вспенят глубь, где звукоцвета губка Тянет стебель к радугам закатов… Счастье быть коровой, мудрой кошкой, В молоке ловить улыбки солнца… Погрусти, мой друг, еще немножко У земного, тусклого оконца.

222

Шепчутся тени-слепцы:

Шепчутся тени-слепцы: «Я от рожденья незрячий». «Я же ослепла в венцы, В солнечный пир новобрачий». «Дед мой бродяга-фонарь, Матерь же искра-гулеха»… «Помню я сосен янтарь, Росные утрени моха». «Взломщик походку мне дал, Висельник — шею цыплячью». Призраки, вас я не звал Бить в колотушку ребячью! Висельник, сядь на скамью, Девушке место, где пряжа. Молвите: в Божьем раю Есть ли надпечная сажа? Есть ли куриный Царьград, В теплой соломе яичко, Сказок и шорохов клад, Кот с диковинною кличкой? Бабкины спицы там есть, Песье ворчанье засова?.. В Тесных вратах не пролезть С милой вязанкой былого. Ястреб, что смертью зовут, Город похитил куриный, Тени-слепцы поведут Душу дорогою длинной. Только ужиться ль в аду Сердцу теплее наседки; В келью поэта приду Я в золотые последки. К кудрям пытливым склонюсь, Тайной дохну на ресницы, Та же бездонная Русь Глянет с упорной страницы. Светлому внуку незрим, Дух мой в чернильницу канет, И через тысячу зим Буквенным сирином станет.

223

Будет брачная ночь, совершение тайн

Виктору Шимановскому

Будет брачная ночь, совершение тайн, Все пророчества сбудутся, камни в пляску пойдут, И восплачет над Авелем окровавленный Каин, Видя полночь ресниц, виноград палых уд. Прослезится волчица над костью овечьей, Зарыдает огонь, что кусался и жег, Станет бурей душа, и зрачок человечий Вознесется, как солнце, в небесный чертог. И Единое око насытится зреньем Брачных ласк и зачатий от ядер миров, Лавой семя вскипит, изначальным хотеньем Дастся солнцу — купель, долу — племя богов. Роженица-земля, охладив ложесна, Улыбнется Супругу крестильной зарей… О пиры моих уд, мрак мужицкого сна, — Над могилой судеб бурных ангелов рой!

224

Октябрьское солнце, косое, дырявое,

Октябрьское солнце, косое, дырявое, Как старая лодка, рыбачья мерда, Баюкает сердце незрячее, ржавое, Как якорь на дне, как глухая руда. И очап скрипит. Пахнет кашей, свивальником, И чуется тяжесть осенней земли: Не я ли — отец, и не женским ли сальником Стал лес-роженица и тучи вдали? Бреду к деревушке мясистый и розовый, Как к пойлу корова — всещедрый удой; Хозяйка-земля и подойник березовый — Опалая роща лежит предо мной. Расширилось тело коровье, молочное, И нега удоя, как притча Христа: «Слепцы, различаете небо восточное. Мои же от зорь отличите ль уста!» Христос! Я — буренка мирская, страдальная, — Пусть доит Земля мою жизнь-молоко… Как якорь на дне, так душа огнепальная Тоскует о брачном, лебяжьем Садко. Родить бы предвечного, вещего, струнного, И сыну отдать ложесна и сосцы… Увы! От октябрьского солнца чугунного Лишь кит зачинает, да злые песцы.

225

Эта девушка умрет в родах…

Аннушке Кирилловой

Эта девушка умрет в родах… Невдогад болезной повитухе, Что он был давяще-яр в плечах И с пушком на отроческом брюхе, Что тяжел и сочен был приплод — Бурелом средь яблонь белоцветных… Эта девушка в пространствах межпланетных Родит лирный солнечный народ. Но в гробу, червивом как валежник, Замерцает фосфором лобок. Огонек в сторожке и подснежник — Ненасытный девичий зрачок. Есть в могилах роды и крестины В плесень — кровь и сердце — в минерал. Нянин сказ и заводи перины Вспенит львиный рыкающий шквал. И в белках заплещут кашалоты, Смерть — в моржовой лодке эскимос… Эту девушку, душистую как соты, Приголубит радужный Христос.

226

Улыбок и смехов есть тысяча тысяч

Улыбок и смехов есть тысяча тысяч. Их в воск не отлить и из камня не высечь, Они как лучи, как овечья парха, Сплетают то рай, то мережи греха. Подснежная озимь — улыбка ребенка, В бесхлебицу рига — оскал старика, Издевка монаха — в геенну воронка, Где дьявола хохот — из трупов река. Стучит к потаскухе скелет сухопарый, (А вербы над речкой как ангел белы), То Похоть смеется, и души-гагары Ныряют как в омут, в провалы скулы. Усмешка убийцы — коза на постели. Где плавают гуси — пушинки в крови, Хи-хи роженицы, как скрип колыбели, В нем ласточек щебет, сиянье любви. У ангелов губы — две алые птицы, Их смех огнепальный с пером не случить: Издохнут созвучья, и строки-веприцы Пытаются в сердце быдлом угодить. Мое ха-ха-ха — преподобный в ночлежке, Где сладостней рая зловонье и пот, Удавленник в церкви, шпионы на слежке… Провижу читателя смех наперед. О борозды ртов и зубов миллионы, Пожар языков, половодье слюны, Вы ярая нива, где зреют законы Стиха миродержпа и струнной весны!

227

О скопчество — венец, золотоглавый град,

О скопчество — венец, золотоглавый град, Где ангелы пятой мнут плоти виноград, Где площадь — небеса, созвездия — базар, И Вечность сторожит диковинный товар: Могущество, Любовь и Зеркало веков, В чьи глуби смотрит Бог, как рыбарь на улов! О скопчество — страна, где бурый колчедан Буравит ливней клюв, сквозь хмару и туман, Где дятел-Маята долбит народов ствол И Оспа с Колтуном навастривают кол, Чтобы вонзить его в богоневестный зад Вселенной матери и чаше всех услад! О скопчество — арап на пламенном коне, Гадательный узор о незакатном дне, Когда безудный муж, как отблеск Маргарит, Стокрылых сыновей и ангелов родит! Когда колдунью-Страсть с владыкою-Блудом Мы в воз потерь и бед одрами запряжем, Чтоб время-ломовик об них сломало кнут. Пусть критики меня невеждой назовут.