— Ой, этот свисток очень громкий, — говорит Моррис.

— Даже слишком громкий, — говорит Ма.

Но я снова дую в него.

— Джек…

Я убираю свисток в пакет. В других я нахожу бархатного крокодила длиной с мою ногу, погремушку с колокольчиком внутри и лицо клоуна. Когда я нажимаю ему на нос, он говорит: «Ха-ха-ха!»

— Этого тоже не надо, от него у меня мурашки бегут по коже, — заявляет Ма.

Я шепчу клоуну: «До свидания» — и кладу его назад в пакет. Я нахожу дощечку с привязанной к ней ручкой, чтобы можно было рисовать. Но эта дощечка сделана не из бумаги, а из плотного пластика. Еще мне попадается коробочка с обезьянками, у которых загнуты лапы и хвосты — благодаря этому из них можно сделать целую цепочку. В других пакетах лежат пожарная машина и медвежонок в кепке, которая не снимается, даже если очень сильно потянуть за нее. На ярлычке я вижу рисунок детского лица, перечеркнутого линией, и цифры 0–3. Может быть, это означает, что медвежонок убивает детей в течение трех секунд?

— Хватит, Джек, — говорит Ма. — Тебе не нужно столько игрушек.

— А сколько мне нужно?

— Ну, я не знаю…

— Подпишите здесь, здесь и еще вот здесь, — просит ее Моррис.

Я грызу ноготь под своей маской, и Ма не говорит мне, чтобы я прекратил.

— Так сколько мне нужно игрушек?

Ма поднимает голову от бумаг, которые она подписывает:

— Выбери, скажем, пять.

Я считаю — машинка, обезьянка, деревянный поезд, погремушка и крокодил. Получается шесть, а не пять, но Ма с Моррисом продолжают разговаривать, и я нахожу большой пустой пакет и кладу в него все шесть игрушек.

— Ну, вот и хорошо, — говорит Ма, бросая оставшиеся пакеты в большой мешок.

— Подожди, — говорю я. — Я хочу написать на мешке, я хочу написать: «Подарки больным детям от Джека».

— Пусть лучше этим займется Моррис.

— Но…

Ма переводит дыхание.

— У нас с тобой так много дел, пусть часть из них сделают другие люди, а то у меня голова лопнет.

Почему это у нее лопнет голова, если я подпишу мешок? Я вытаскиваю поезд и заворачиваю его в свою футболку — это мой ребенок, он плачет, и я покрываю его поцелуями.

— Дело дойдет до суда не раньше января, самое раннее — в октябре, — слышу я слова Морриса.

В «Алисе» описывается суд, где Билл-ящерка пишет пальцем, а когда Алиса бьет ногой по столу, за которым сидят присяжные, она случайно опрокидывает его вниз головой, ха-ха-ха.

— А сколько времени он проведет в тюрьме? — спрашивает Ма.

Она имеет в виду Старого Ника.

— Ну, прокурор Федерального судебного округа говорила мне, что надеется засадить его лет на двадцать пять или даже пожизненно, а для федеральных преступлений помилования не бывает, — отвечает Моррис. — Его обвиняют в похищении в сексуальных целях, лишении жертвы свободы, многочисленных случаях изнасилования, оскорблении действием… — Он считает на пальцах, а не в голове.

Ма кивает:

— А как насчет ребенка?

— Джека?

— Нет, первого. Можно ли считать, что он убил его?

Я никогда не слышал о первом ребенке.

Моррис кривит губы:

— Нет, если ребенок родился живым.

— Это была девочка.

О ком это она?

— Девочка родилась живой, прошу прощения, — говорит Моррис. — Мы можем надеяться только на обвинение в преступной халатности, может быть, даже в недосмотре…