Но я ведь сделан не из пластика, я — настоящий мальчик.

— …он еще слишком мал и, скорее всего, сумеет все забыть, — продолжает доктор, — и это будет для него огромным благом.

Я думаю, что «благо» — это «спасибо» по-испански.

Мне хочется еще поиграть с куклой с высунутым языком, но наше время вышло, и доктору Клею надо идти играть с миссис Гарбер. Он говорит, что я могу оставить себе эту куклу до завтра, но она все равно принадлежит ему.

— Почему?

— Ну, потому что в этом мире все кому-нибудь принадлежит.

Как и мои шесть новых игрушек, пять новых книг и еще зуб, потому что, я думаю, Ма он больше не нужен.

— За исключением, конечно, вещей, которые принадлежат всем, — говорит доктор Клей, — вроде рек и гор.

— И улиц?

— Ты прав, мы пользуемся улицами сообща.

— Я бежал по улице.

— Да, когда совершал свой побег.

— Потому что мы не принадлежали Старому Нику.

— Ты прав. — Доктор Клей улыбается. — А ты знаешь, кому принадлежишь ты?

— Да.

— Самому себе.

Тут он не прав, я принадлежу Ма.

Мы открываем для себя все новые и новые комнаты в клинике. Здесь есть комната с гигантским телевизором, и, узнав об этом, я прыгаю от радости, надеясь увидеть Дору и Губку Боба, я уже тысячу лет их не видел, но по телевизору показывают гольф, который смотрят три старика, я не знаю, как их зовут.

В коридоре я вспоминаю слова доктора и спрашиваю:

— А что такое благо?

— А?

— Доктор Клей сказал, что я сделан из пластика и скоро все забуду.

— А, — отвечает Ма. — Он думает, что ты больше никогда не будешь вспоминать нашу комнату.

— Нет, буду. — Я с удивлением смотрю на нее. — А что, я должен ее забыть?

— Не знаю.

Она теперь все время говорит «не знаю». Ма ушла далеко вперед, она уже у самой лестницы. Мне приходится бежать, чтобы догнать ее.

После обеда Ма говорит, что нам надо снова идти гулять.

— Если мы будем все время сидеть в комнате, то для чего тогда был нужен наш Великий побег? — Ее голос становится скрипучим, и она уже завязывает шнурки.

Я надеваю шапку, очки, ботинки, мажу лицо липкой смесью и уже чувствую себя уставшим.

Норин ждет нас у аквариума с рыбками. Ма разрешает мне пять раз покрутиться в двери. Наконец мы выходим на улицу.

Солнце светит так ярко, что я чуть было не кричу. Потом мои очки темнеют, и я ничего не вижу. Из-за того, что из носа у меня течет, воздух пахнет как-то странно, а шея напряжена.

— Представь себе, что ты видишь все это по телевизору, — говорит мне на ухо Норин.

— А?

— Ну, хотя бы попытайся. — И она начинает говорить голосом диктора: — «Мы видим мальчика по имени Джек, который вышел погулять со своей Ма и подругой Норин».

Я смотрю на нее.

— А что это на лице у Джека? — спрашивает Норин.

— Крутые красные очки.

— Смотрите, вот они пересекают стоянку для машин в теплый апрельский день.

На стоянке четыре машины — красная, зеленая, черная и золотисто-коричневая. Этот цвет называется «жженая сиена», а в коробке у доктора Клея есть такой мелок. Внутри машины похожи на маленькие дома с сиденьями. Над зеркалом в красной машине болтается медвежонок. Я глажу нос этой машины, он гладкий и холодный, как кубик льда.

— Не трогай, — говорит Ма, — может сработать сигнализация.

Я этого не знал и поскорее убираю руки.