Наверное, он почувствовал, как напряглось ее тело.

— Ты сожалеешь, что спросила?

— Я сожалею, что это случилось, — честно ответила Женевьева.

Герцог долго молчал.

— Я тоже.

Женевьева поняла: этот односложный ответ не отражает его истинных чувств, но он умел передать все оттенки значений всего несколькими словами.

Ей хотелось узнать больше, и одновременно она страшилась этого. Сожалеет ли он до сих пор? Стал ли он таким человеком после смерти жены?

— Тогда я не знал, что с ней происходит, — внезапно добавил он.

— Тебе было страшно?

Он снова задумался. Женевьева была тронута тем, как он неторопливо и искренне делился с ней своими воспоминаниями.

— Вот что я скажу: я получил несколько пулевых ранений на войне и на дуэлях. На меня нападали негодяи с ножами. Меня сбрасывали на землю взбешенные лошади, а рассерженные любовницы швыряли мне в голову вазы. — Он тяжело и горестно вздохнул. Его пальцы продолжали гладить ее по спине, словно теплая кожа Женевьевы была для него утешением. — Но мне никогда не было настолько страшно.

Ей стало горько и обидно оттого, что жизнь обошлась с ним так жестоко.

— Тебе было страшно, потому что ты ничего не мог для нее сделать. Ты мог только смотреть, как она страдает.

Молчание было красноречивее слов, но наконец герцог повторил:

— Ничего.

Никогда прежде она не слышала более горестного и печального слова.

— Это похоже на тот день, когда мы ждали сообщения о смерти Колина. Мы сделали все, чтобы его спасти, защитить его, но все равно знали, что ему суждено умереть. В такие минуты чувствуешь себя песчинкой во Вселенной.

Рука герцога замерла, словно он размышлял над ее словами. Женевьеве хотелось, чтобы он продолжал гладить ее.

— Это был худший день моей жизни, хуже того дня, когда умер мой сын.

Сначала Женевьеве показалось, что герцог не собирался произносить последних слов. Он снова затих, словно удивляясь сам себе.

— У тебя был сын? — мягко спросила она.

Он заговорил, глядя в потолок, однако не переставая поглаживать ее руку:

— Он был еще младенцем, примерно вот такой…

Герцог согнул руку в локте, и Женевьева тут же мысленно представила, как он держит крошечное существо, смотрит на него и что для него значило быть отцом.

У нее перехватило дыхание…

— Он был такой маленький, прожил всего несколько месяцев и умер от лихорадки.

Герцог говорил сдержанно и спокойно. Он словно предупреждал ее, что не станет вдаваться в подробности. В те времена почти в каждой семье умирал ребенок. Семья Женевьевы не стала исключением. На кладбище стояло надгробие над могилой брата, которого она так и не узнала.

— Как его звали? — спросила она, стараясь, чтобы в ее голосе сострадание не проскальзывало слишком явственно.

— Джайлз. Довольно странное имя для младенца, верно? Она называла его Джилли-цветочек.

Герцог слабо улыбнулся. Женевьева заметила его отросшую щетину. Щегольские бакенбарды и печальный рассказ о смерти ребенка.

— Он умер за несколько месяцев до нее.

Женевьеве казалось, ее сердце не выдержит. Джилли-цветочек. Всего за несколько месяцев он потерял жену и ребенка.

— А как ты называл его?

— Джайлз, — сурово ответил герцог.

— Ну конечно.

Никаких глупых ласкательных имен.

И тут герцог заметил ее пристальный взгляд.

— Я прекрасно знаю, о чем ты думаешь. Твои глаза увлажнились, и у тебя во взгляде такое сострадание.

— О чем же я думаю?

— Что из-за разбитого сердца мне больше неведома любовь и ради мести я стал жестоким. Что все это время я испытывал душевное опустошение. Но знаешь, ты не совсем права.

Проклятие! Женевьева как раз об этом думала.

— Все считают, ты ее отравил.

— Сомневаюсь. Им просто нравится так говорить. Людям нравится бояться, и они любят сочинять сказки. Зачем мне лишать их этого удовольствия?

— И тебе всё равно? Разве ты не мог положить этому конец?

Женевьева почувствовала негодование.

— А что я мог сделать? Нелепо пытаться доказать то, что доказать невозможно. Я никогда не был веселым человеком, хотя назвать меня мрачным тоже нельзя. После ее смерти я хотел остаться один. Я горевал. Эти слухи пришлись как нельзя кстати, и мне вполне подошел образ рокового герцога, потому что так меня никто не трогал. Никто меня не беспокоил, а значит, мне не приходилось терпеть чужую жалость. А потом я просто привык, откровенно говоря. Судя по выражению твоего лица, ты ожидала услышать иной ответ.