Мы шли по цепи, и, не скрою, мне было хорошо рядом с Филипповым Бывает же так — мужественный, суровый, веселый человек укрепляет веру, множит силы тех, кто рядом с ним. И не я один это испытывал, испытывали и бойцы. Нам всем нужен был Емельяныч. Нужны были не всегда благозвучные, но радостные, идущие от сердца и мечты прибаутки.

Почти до вечера длился горячий, такой же, как летнее ферганское солнце, бой. И мы, и противник измотали силы. Но у нас их оказалось все же больше. Это я и учел, принимая решение начать последнюю атаку.

На закате солнца из-за укрытия запели медные трубы сигнал «армейский поход»— «Всадники-други, радостный звук вас ко славе зовет!» Следом вырвался на своем сером карабаире старший трубач 1-го кавалерийского полка Гугочкин. На всем скаку он заиграл тревожный, волнующий призыв к атаке — «Скачи, лети стрелой!»

Не знаю, понимали ли наши враги песнь труб. Дога* дались ли о близкой смертельной схватке. Но они затихли за своими стенами и дувалами. Выдержали и мы паузу перед атакой — несколько минут покоя. И лишь только пропела труба, как, перебивая друг друга, вспыхнули пулеметные очереди, разорвались в стене врага наши ловко брошенные гранаты. Первым поднялся во весь рост командир интернационального эскадрона Павел Валах. Гимнастерка на его левом плече алела от крови — он был ранен еще в начале боя, но строя не покинул. Сейчас у него одна рука висела на перевязи, другая занесла над головой сверкающую в лучах закатного солнца саблю. Смелый Валах шел в атаку. За ним поднялись бойцы 1-го и 2-го интернациональных эскадронов. Поднялась бригада, словно выросла из кустов, из высокой нивы, и двинулась на укрепления врага.

По сигналу ворвался с тыла в кишлак Никита Ярошенко. Лихой эскадрон, как ветер, пролетел по улицам, сея ужас и панику, сминая и кося басмаческие заставы.

Удар был смелый, напористый. Враг никогда не выдерживал такой атаки. Не выдержал и на этот раз. Оборона почти одновременно дрогнула по всей линии. Джигиты кинулись к своим лошадям и, визжа, бешено нахлестывая перепуганных животных, понеслись прочь из кишлака.

Никита Ярошенко настигал замешкавшихся, и только хорошие кони смогли спасти басмачей от наших клинков и пуль. К 1-му эскадрону присоединились два резервных. Они преследовали противника, не давая ему задержаться и укрепиться. Но о задержке Курширмат. видимо, и не помышлял. Пользуясь сумерками, он уходил на юго-запад, в Маргиланскую зону.

Вместе с бригадой в освобожденный кишлак ворвалось и наше победное Красное знамя. Рахматулла держал его своими крепкими руками и горделиво улыбался. Ему выпала честь пронести стяг революции через улицы Беш-Тентяка.

И другое знамя пронесли по кишлаку. Пронесли без почестей, волоча по пыли. Это было зеленое знамя Юлчи-курбаши. Его вырвали из рук подстреленного басмача бойцы 1-го эскадрона. Никита Ярошенко бросил его у входа в михманхану, где расположился штаб бригады, и равнодушно переступил через мертвый шелк.

— Отвоевалось… На портянки только и годится-

— Зачем на портянки! — возразил Чернов. — В музей пойдет, для истории.

— Ну, если для истории, то пусть его…

Несмотря на пренебрежение, звучавшее в голосе Никиты, он все-таки гордился своими ребятами, отбившими знамя. Это был редкий трофей, и мы подошли, чтобы лучше разглядеть его. Воздушный маргиланский шелк тек по рукам, и лишь тяжелые белые буквы, старательно вышитые кем-то, задерживались на пальцах. Арабской вязью было начертано изречение из корана. Святые слова предназначались для бога. К нему взывали басмачи о помощи. Но помощь не пришла. Знамя выпало из рук воинов ислама. И Юлчи-курбаши не первый потерял его и, уж конечно, не последний. Длинное древко, окованное позолоченной медью, при всей своей крепости не смогло удержать зеленый цвет «газавата», как не смогло удержать и самою идею священной войны.

Я убедился в этом, когда к нам в михманхану пришли кишлачные старики — аксакалы. Мы пригласили их распить с нами чайник чаю. Седобородые охотно согласились, но прежде чем пригубить пиалы с ароматным горячим напитком, полюбопытствовали:

— Ким сиз? Кто вы? Русские или мусульмане?

Часто задавали нам кишлачные этот вопрос, слыша чистую узбекскую речь наших командиров, особенно Чернова, Ярошенко, Богомолова.

— Аралаш — разные есть, — ответил я.

Старики кивнули. Они и сами видели, что разные есть— и узбеки, и русские, и киргизы, и украинцы, и чехи, и мадьяры… Это единение было удивительным и непонятным для кишлачников. Что собирало под Красное знамя людей самых различных национальностей, самой различной веры? Аксакалы старались разгадать трудную для них тайну.

Борясь с большевиками, басмачи возводили на новую власть всякую напраслину. Великое, что несла с собой революция, было неведомо народу. Были неведомы и идеи самой революции. За потоками лжи трудно было угадать истину. Однако что-то просачивалось и волновало неграмотных, веками угнетаемых людей. И это волнение высказали в своих вопросах аксакалы:

— Правда ли, что Советская власть и землю и воду разделит между нуждающимися?

— Правда ли, что самый бедный человек сможет носить шелковый халат?

— И правда ли, что грамота станет доступной для каждого?

— Правда. Правда. И правда, — отвечали мы.

Аксакалы тянули чай из пиал, покачивали головами, поглаживали седые бороды. Должно быть, мы убедили их своими ответами, по крайней мере так следовало понимать молчаливые кивки. Во всяком случае, все, что говорилось в тот вечер в байской михманхане, старики передадут односельчанам.

Еще одна любопытная деталь. Прощаясь с нами, аксакалы без страха прошли мимо зеленого знамени, не выказали внимания, к этому символу священной войны. Они правильно рассудили — то, что повержено в прах, тому поклоняться не стоит, оно мертво.