Ляхов замолчал, наконец они подняли рюмки, выпили. Вадима, при наличии гомеостата, забирало минут на десять-пятнадцать, не больше, а «пациента» нужно привести в кондицию, позволить разговориться, тем более что он сам этого страстно хочет.

– Гражданская война то есть снова у тебя вырисовывается, – вздохнул Контрразведчик, озабоченный и обиженный тем, что его-то в эту самую «метку» не пригласили, и ни один из могущих входить в неё людей его уровня даже не намекнул о такой возможности. Причины понять можно, но всё равно… Как если за твоей спиной одноклассники о чём-то шепчутся, а при тебе – замолкают.

– Опять стереотипы, – посетовал Ляхов. – Гражданская – это когда сопоставимые по силе народные массы воюют друг с другом за противоположные идеалы. А здесь предполагается лишь некоторая «зачистка» игровой площадки. При полном одобрении «молчаливого большинства».

– Знаем мы, чем это одобрение заканчивается, – сказал Мятлев. – Президент правильно мыслит: начни – не остановишь. Если по закону – придётся сажать всех, от управдома и выше. На каждого статья найдётся. Если «по справедливости» – получится, как он же однажды сказал: «выборочный террор». А это, в свою очередь, тоже несправедливо. Даже, – залихватски взмахнул рукой начинающий пьянеть Мятлев, – пусть решимся мы прямо завтра на это! А кто арестовывать будет, приговоры выносить, сажать? Военно-полевые «тройки»? Это ж сколько таких троек надо, и кого в них назначать? Или – на городских и районных собраниях открытым голосованием приговоры выносить? И что делать, если на местах, особенно – весьма отдалённых, власти, включая силовые структуры, начнут саботировать распоряжения центра? На всех отрядов быстрого реагирования не хватит. А если и хватит… – Мятлев сморщился, как от зубной боли, повертел головой. – Ну, хоть Первую чеченскую вспомни. Кроме того, границы закрыть придётся наглухо и для всех, как без этого? Межбанковские операции с заграницей запретить, тоже для всех. Даже не учитывая реакции мирового сообщества, через два месяца Северная Корея нам Данией покажется. Жрать станет нечего, как в девяностом году, никто ж работать не станет, все политической и классовой борьбой займутся… Остальные – просто грабить в пределах досягаемости.

– Ты знаешь, после разговоров с Президентом я сам почти к такому выводу пришёл. – Ляхов опять поддался эмоциям, снова нервно раскурил сигарету.

«Чёрт, – мельком подумал, – надо и вправду, как другие нормальные люди, на трубку переходить. Не столько никотин, сколько дым горелой бумаги глотаешь».

– Хотя по-прежнему считаю, что тотальный террор от «децимации» кое-чем отличается. И в героизм наших воров и олигархов я не верю. В Скандинавии вон бизнесмены по 60 % подоходного налога платят и не жужжат. Так и наши, если хоть тридцать ввести, под танки с последней гранатой кидаться не станут.

– Чем больше соберём, тем больше украдут, не те, так другие, – возразил генерал. – При Алексее Михайловиче за курение ноздри рвали, и что, кто-нибудь бросил? Готов утверждать, что даже члены сталинского типа «троек» быстренько свои расценки на приговоры установят. Кому потребуется – «расстрел немедленно, без права обжалования», а другому – «десять лет условно без права переписки по эсэмэс».

Вадим вздохнул. Посмотрел в сторону столика, где «валькирии», верные долгу, потягивали сухое вино, бдительно отслеживая порученные секторы. Герта – те, откуда могут прилететь снайперские пули, Людмила – их с генералом столик и окрестности.

– Поэтому я и решил, – доверительно сказал он Мятлеву, – при таких настроениях Президента и «лучших людей государства» затеваться с вами – что в стратегический десант исключительно дезертиров посылать. Без политруков, смершевцев, заградотрядов и прочих тоталитарных методов поддержания сознательной дисциплины. Куда как проще на государя императора положиться. Он одним добрым словом…

– Это ты правильно сказал, – перебил его генерал. – У нас добрым словом гораздо меньше сделать можно, чем добрым словом и пистолетом. Пистолет же – штука обоюдная. За товарища Ежова члены ЦК и Политбюро наверняка от всей души голосовали – уж Николай Иванович укрепит революционную законность! А когда расчухали, куда телега покатилась, – ан, уже поздно. Потому мне твой второй вариант куда больше понравился, чем детские игры в «Чёрную метку» и «беспощадную борьбу с коррупцией». Ушёл поезд. Почему я и здесь. Хотелось бы только услышать, как вы себе на практике всё это представляете. Дьявол – он ведь в деталях кроется. А общие разговоры мне за последние сутки до горькой редки надоели.

Мятлев, не дожидаясь Вадима, опрокинул рюмку и тоже закурил.

Ляхов не стал поправлять стилистическую оговорку Контрразведчика. Ему собственные инвективы наскучили не меньше. Пора пришла переходить к конкретике.

Вадим, попробовав кофе, заметил, что он, хоть и готовится на самых современных импортных устройствах, много уступает абхазскому, на примитивных противнях с песком завариваемому. Мятлев согласился, добавив, что весьма неплох и корсиканский, который он пил недавно в городе Сартен, недалеко от Аяччо.

– Правда, там он по два евро за маленькую чашку…

– Нам бы их заботы, – отмахнулся Ляхов.

Девушки, оставшись вдвоём, отнюдь не скучали в отсутствии кавалеров. Им было о чём поговорить, по мере всё более глубокого погружения в реалии нового мира. Хотя бы о нарядах и поведении местной молодёжи, всё в большем количестве появляющейся на окружающих ресторан аллеях. При этом они не забывали, что мир вокруг только похож на другой, ставший им привычным, а по степени опасности и непредсказуемости немногим отличается от джунглей Соломоновых островов.

– Если совсем попросту, – начал объяснять Вадим, – мы вам предлагаем нечто вроде мягкой конвергенции. Сначала чуть-чуть дверцу между Россиями приоткроем и станем совместно работать и смотреть, что получается. Такого, как при объединении Германий, не допустим…

Мятлев кивнул. Действительно, рвались-рвались немцы сорок пять лет к «братству и единству», а когда получилось, вдруг и бесплатно, двадцать лет притереться не могут: «восточники» чем дальше, тем больше по своему бывшему социализму тоскуют.