– Нет, – хмыкнула она, продолжая сидеть на столе, – не собираюсь. Это у вас со мной проблемы, а не у меня с вами. Лично меня все устраивает.

– Да как ты смеешь! – Неожиданно сорвалась с места Аллочка, срываясь на крик. – Делаешь вид, что ничего не происходит! На твоем месте я бы давно собрала вещи и ушла отсюда! Будь у тебя хоть остатки совести – ты бы так и сделала.

Лека смотрела на нее во все глаза и тихонько улыбалась. Правым плечом она чувствовала дуновение холодного ветерка из неплотно закрытого окна, и этот холод поддерживал и давал силы.

– Мне жаль, что я тебя разочаровала, – сказала она, – но ты казнишь меня не за то, что я сделала сейчас, а за то, что я сделала когда-то. Та, старая Лека, не имела к тебе никакого отношения, и у тебя нет права осуждать ее.

– Ты скрывала правду!

– Да, – кивнула, – но эта правда не имела и продолжает не иметь к тебе никакого отношения.

– Не хватало еще, чтобы ты и ко мне начала приставать! – Возмущенно выкрикнула Аллочка.

Лека снова усмехнулась, на этот раз грустно.

– За все годы, что мы дружили, у меня бездна возможностей, так? Я не воспользовалась ни одной.

– Я думала, ты другая! А ты наркоманка, проститутка и… и…

– Ну? Продолжай!

Она спрыгнула со своего стола, подошла к Аллочке вплотную и уставилась ей в лицо таким взглядом, после которого в Таганроге обычно начинали бить.

– Давай, говори!

– И лесбиянка! – Закричала Аллочка, покрываясь пунцовыми пятнами.

– Допустим! – Крикнула в ответ Лека. – А теперь ответь мне, милая, каким боком это касается ТЕБЯ? До того, как я тебе рассказала, ты не видела ни малейшего признака ни моей наркомании, ни моей проституции, ни ориентации. И я знаю ответ, можешь не говорить ничего. Ты не можешь простить мне вовсе не все вышеперечисленное! Все гораздо проще. Ты не можешь простить мне то, что я оказалась другой. Не той, которую ты себе навоображала. Небось думала, что меня – такую хорошую девочку – бросил нехороший мальчик, и я из-за этого замкнулась? Или что злые родители выгнали меня из дома? И теперь, когда выяснилось, что все вовсе не так, тяжело признать, что твои фантазии остались всего лишь фантазиями, да?

– Ты меня предала! – Аллочка уже рыдала навзрыд, но никто не вмешивался – все смотрели на нее и Леку молча, подавшись вперед.

– Это ТЫ меня предала! – Рявкнула Лека. – Я думала, мы друзья, а оказалось, что мы друзья только на словах, и только до первых трудностей. Ты забыла все, что было между нами в реальности, и видишь теперь только то, что было со мной до тебя. И знаешь, детка… Мне не нужна твоя дружба. Я хочу чтобы рядом был человек, который будет любить меня такой, какая я есть, а не такой, какой он себе меня придумал. Тебе так хочется, чтобы я ушла? Чтобы не было живого напоминания твоей ошибки, так? Ведь светлая и добрая Аллочка не может дружить с наркоманкой и лесбиянкой – нет-нет, что вы! И наркоманка и лесбиянка должна уйти, чтобы светлая добрая Аллочка сделала вид, что ничего не было, дружбы не было, отношений не было.

Она кричала, видя, как гвоздями впивается каждое слово в Аллочкину душу, с каждым рывком что-то ломая в ней и вызывая новый приступ слез. Но ей не было ее жалко. Она мстила, и была жестока в этой мести.

– И я уйду, – уже спокойно сказала она, запечатывая этим окончательно свою речь, – но не потому, что тебе так хочется все спрятать и забыть. Я ухожу по другой причине. Все эти несколько лет я думала, что если я буду стараться, если я буду хорошей – меня полюбят, и я смогу забыть о старом, и жить как все – нормальной жизнью. А теперь я поняла, что это не сработало. Я – это просто я. Не Леночка, не бутерброд с кремовой розочкой, а просто я. Такая, какая есть. И если такая я вам не нужна – что ж, пойду искать место, где буду нужна. Не стоит ваша нормальная жизнь того, чтобы предавать себя и разукрашивать цветными красками.

Я благодарна вам за все, что было со мной здесь. Вам, Валентина Михайловна. И тебе, Аллочка. Пожалуй, это все. Не знаю, такого ли компромисса вы хотели, но другого у меня нет.

Она подождала секунду – может быть, кто-то захочет ответить? Но никто не захотел.

И уже выходя из актового зала, подумала вдруг: надо же, впервые в жизни мне действительно не хочется, чтобы меня останавливали.

На то, чтобы собрать вещи, ушло всего пятнадцать минут. И вот Лека уже стоит на пороге, одетая в джинсы и куртку, с рюкзаком за плечами и мобильном на шнурке, надетом на шею.

И все как раньше, много лет назад. И впереди снова долгий путь. Но на этот раз не погоня за мифическим счастьем, и не попытка забыться в бесконечных скитаниях. На этот раз она знала, куда отправится.

– Куда ты пойдешь? – Раздалось от двери, и Лека, рывком схватив Игоря за руку, прижала его к себе, крепко обняла и поцеловала в макушку.

– Искать себя, – ответила просто, – я всю жизнь убегала от себя, Гарик. Пришло время пойти к себе навстречу.

– Удачи, – кивнул он, и ей показалось вдруг, что он по-настоящему понял.

– Спасибо, – улыбнулась, – и прощай.

И ушла, раздвигая плечами январскую ночь.

…Что сделаешь ты, если однажды, посмотрев в зеркало, увидишь там совсем не то, что привыкла видеть каждое утро?

Поезд с шумом остановился на перроне Московского вокзала и зашипел, отфыркиваясь. Лека первая выскочила из вагона, и поправила на плече лямку рюкзака. В лицо ударил ледяной Питерский ветер, колючками впился в губы и ноздри, и затруднил дыхание.