– Что мне делать, Саш? – Спросила она, когда слезы были выплаканы, а в груди снова поселилась пустота и грусть. – Кажется, я снова зашла куда-то не туда, и наделала ошибок… Я думала, отдав себя служению, я смогу успокоиться и обрести себя, а получилось, что себя я только потеряла. Я настолько привыкла играть эту красивую роль, что уже даже не помню, что из всего этого – я?

Она закрыла глаза ладонями и вздохнула. И снова посмотрела на фотографию.

– Я пошла по твоему пути. И снова облажалась. И теперь… Сашка, я не знаю, что мне делать. Я попробовала все, любые варианты. У меня больше нет выбора, некуда идти.

Налетел ветер, и натрусил снега с веток деревьев. Снег попал на лицо, губы, за шиворот.

– Я трус, да? Я знаю, что я трус… Мне страшно посмотреть правде в глаза и искать, куда хочу идти я. Проще убедить себя в том, что я больше ничего не хочу…

Она снова заплакала. И снова обхватила себя руками. Как бы ей хотелось, чтобы это были не ее руки, а руки друга.

– Я скучаю по ней, Саш. Но я не могу вернуться. Таганрог – закрытый город для меня теперь, а Женьке я просто не нужна… А больше я просто никуда не хочу.

Она вспомнила, как долго и трудно налаживались отношения между ней и Женькой тогда, после их размолвки. Как тяжело было строить все заново, с самого начала, и учиться принимать друг друга настоящими.

– Она все говорила о том, что дело было в моей лжи, а не в том, кем я оказалась. Но это была не вся правда, Саш. Ей было трудно, и мне было трудно тоже. Это как первый раз увидеть друга не в парадном костюме, а сидящим на унитазе и мучающимся от поноса. Или плюющимся от ярости. Или воющим от одиночества. В настоящести нет ничего красивого, но только она сближает людей по-настоящему. Она увидела меня – лесбиянку. Я увидела ее – способную бросить. И нам обеим было тяжело принять это друг в друге.

Я все думала – а что бы было, если бы ты не ушла? Ведь я знала тебя только с одной стороны, и ты тоже. А если бы однажды я захотела потрогать тебя, и не просто обнять, а по-настоящему потрогать? А если бы однажды ты мне отказала? Что бы было тогда с нами, и было ли что-нибудь вообще?

Я люблю тебя, и всегда буду любить, но ты – словно ангел, бесплотный ангел, которого любить очень просто. Ты никогда не предашь меня и никогда не обманешь. Не поставишь перед сложным выбором. Ты просто была, и… будешь во мне.

А она – есть. И самое горькое, что она могла бы быть рядом. Но я испортила все сама. Условиями, рамками, требованиями. Вместо того, чтобы радоваться тому, что мне предлагают, я начала просить больше и больше. И проиграла.

Лека встала на ноги и кончиком пальца провела по Сашиному лбу на фотографии.

– Спасибо, Сашка. Теперь я знаю, что мне делать.

И она действительно знала.

В детский дом вернулась около пяти вечера, и по свету, горящему в актовом зале, поняла: началось. Не раздеваясь, вошла внутрь, улыбнулась директрисе и присела на стул.

– Мы уже думали, ты не придешь, – сказала Валентина Михайловна. По ее лицу нельзя было понять, рада она, что ошиблась, или наоборот, но это было уже неважно.

Лека провела взглядом по линейке воспитателей, сидящих за столом, словно судьи какого-то соревнования, готовые казнить, но не собирающиеся миловать. На Аллочке ее взгляд остановился дольше чем на остальных. Она смотрела на свою недавнюю подругу, почти сестру, и чувствовала только благодарность. За все, что было. За все, что могло бы быть. За все, что не сбылось.

– Я пришла, – сказала она в ответ на покашливание директрисы, и замолчала.

– Лена, – начала Валентина Михайловна, – сложившаяся ситуация такова, что коллектив нашего детского дома не хочет дальше работать с тобой вместе. При этом формально я не могу тебя уволить, а сама уйти ты не хочешь. Я вижу тут два пути решения: или мы находим компромисс, в ходе которого ты остаешься, или же нам потребуется убедить тебя в том, что лучшее решение для нас всех – это твой добровольный уход.

Лека дослушала до конца, и только потом встала. Скинула куртку, шапку. И вдруг изящным пируэтом повернулась, запрыгнула бедрами на стол, и ухмыльнулась, исподлобья оглядывая собравшихся.

Задорные чертята заплясали в ее синих глазищах, показывая кулаки и отбивая ногами чечетку.

– Валяйте, – весело сказала Лека, – ищите.

Это было так неожиданно, что присутствующие на несколько секунд потеряли дар речи.

– Лена, что ты себе… – начала, было, Валентина Михайловна, но Лека не дала ей закончить:

– Что я себе позволяю? Это я не себе, это я вам позволяю. Вы что-то говорили о компромиссе? Ищите, я не собираюсь вам мешать.

– Но и помогать не собираешься тоже?