Лека пожала плечами. Ей было все равно.

– Скажи, есть ли хоть малейшая возможность вашего примирения?

И тогда Лека закрыла глаза, и в пустоту полились картинки, одна за другой, ранящие и разящие в самое сердце.

…Женька была моей первой настоящей любовью, – говорит она, и Аллочка отдергивает руку.

…Я согласилась, и мы вместе стали ставить стрип-шоу, – Аллочкины губы кривятся, а каждая клеточка на лице выражает отвращение.

…Были и наркотики, и алкоголь, и беспорядочный секс…

…А потом она умерла…

…И я сломалась…

Она рассказывала, уже понимая и видя, как слово за словом утекает из ее жизни Аллочкина любовь и дружба. Она рассказывала, зная, что будет больно, что своими словами перешагивает ненаписанную, но очень четкую черту, за которой притворяться больше будет невозможно. Она рассказывала, и видела перед собой строгий взгляд Игоря, и это давало ей силы.

Она говорила долго, подробно, ощущая, как обваливается с кожи бархатная кожура Леночки Савиной, обнажая горящую кровавую плоть Леки. Леки, которая знала, всегда знала, что она одна и никого нет рядом, но находила в себе смелость не бояться этого.

Леки, которая никогда ни под кого не подстраивалась и всегда являла себя миру в своем настоящем виде, каким бы отвратительным он ни был.

– Я думаю, такой возможности нет, – ответила наконец она, вспомнив, как встала после окончания ее рассказа Аллочка, как посмотрела на нее, и как оглушительно звенела до сих пор в ушах ее пощечина.

– Понятно. Лена, формально мне не за что тебя увольнять, но я все же хочу спросить: возможно, теперь ты захочешь уйти сама?

И снова, как раньше, как много лет назад, перед ней в полный рост встал выбор. Лека видела его так ясно и так четко, что, казалось, его можно потрогать рукой. Она может сказать «да», собрать вещи и тихо уйти, оставив все это позади, просто пойти дальше. А может ответить «нет» и бороться до конца. И в первом случае ей просто нужно будет зализать раны, и убедить себя в том, что еще не все потеряно. А во втором – собрать все силы, весь арсенал, всю смелость и лицом к лицу встретить адское количество боли, страха и отвержения.

Так что же сделаешь ты, когда выбор стоит – сдаться или идти войной на тех, кто еще вчера любил тебя, а сегодня начал ненавидеть?

Лена Савина сдалась бы. Лека не сдавалась никогда.

– Нет, – сказала она, чувствуя как сжимаются между собой пальцы рук, – сама я не уйду.

Валентина Михайловна посмотрела на нее с жалостью.

– Но ты же понимаешь, что тебя ждет?

Она понимала. Но снова и снова перед ней ставало лицо Игоря.

– Я справлюсь, Валентина Михайловна. За меня не беспокойтесь.

– Ну хорошо. Собрание педколлектива я назначаю на завтра, чтобы у тебя было время подготовиться.

Директриса сделала пометку в ежедневнике, а Лека на ватный ногах встала со стула и пошла к выходу.

Подготовиться… В данном случае это означало – всего лишь отложить казнь.

Идя по коридору к своей комнате, она ожидала чего угодно, но только не того, что увидела – рядом с дверью стояла целая делегация, возглавляемая Машей. Девочки смущенно переминались с ноги на ногу, но глаз не отводили – смотрели на приближающуюся Леку, взволнованно дыша. А когда она подошла к двери и вопросительно подняла бровь, Маша первая шагнула ей навстречу и сказала громко:

– Мы хотим сказать, что нам все равно. Мы тебя все равно любим, и не хотим чтобы ты уходила.

Остальные девочки заговорили разом, соглашаясь, обступили Леку со всех сторон. И она улыбалась, чуть не плача, и кивала, не в силах сказать ни слова.

Потом они ушли, а она вошла в комнату и, обессиленная, прижалась спиной к двери. ТАКОГО она не ожидала. Все, что угодно, но только не это.

Дети оказались готовы любить ее такую – с темным прошлым, с неизвестным будущем… настоящую.

До вечера она просидела в комнате, на подоконнике, глядя, как гуляют на улице дети, как проходят взрослые. Несколько раз видела Аллочку, но та ни разу не подняла взгляда наверх.

И вспомнилось то, что она сказала несколько дней назад здесь же, у этого подоконника – «Все и всегда имеет свою цену». Так оно и было.

На ужин решила пойти – села одна, за свой обычный стол, смело глядя в глаза всем любопытствующим, и невольно ища взглядом Аллочку. Рядом не присел никто – обходили, будто прокаженную, и избегали встречаться глазами.

Еда не лезла в горло – Лека еле-еле протолкнула в себя пару ложек каши, запила их кофе, и, прокашлявшись, встала из-за стола. Отнеся посуду в раздатку, она посмотрела на повариху. Но и та отвела взгляд.

Злости не было. Горечи – сколько угодно, а злости не было вообще. Лека равнодушно наблюдала, как отваливается от нее весь так тщательно и любовно выстроенный мирок, обнажая за собой гнетущую пустоту.

Как в тумане, дошла она до комнаты младшей группы, но и там ее ждал сюрприз – на пороге, с книжкой в руках, стояла Аллочка.