Соколова Александра Ивановна
Шрифт:
– Я люблю тебя, – говорила Женька сквозь соленые поцелуи. И это было правдой.
– Я люблю тебя, – откликалась Лека, и это было правдой тоже.
Они лежали на песке, обнимаясь, вжимаясь друг в друга каждой клеточкой уставших от разлуки тел, и словно пытались надышаться друг другом перед новой, новой и новой разлукой.
А потом была ночь, в которой Лека никуда не уехала. Она лежала без сна, глядя на Женькин затылок и сжимая зубы чтобы не позвать, не окликнуть, не прекратить к чертовой матери эту агонию, эту тоску и предчуствие расставания.
– Я нашла тебя, нашла наконец, и теперь должна отпустить, – думала она, мысленно касаясь губами Женькиных волос и затылка, – ты всю мою жизнь была рядом, даже когда тебя не было. И после стольких лет мы наконец-то встретились. Чтобы снова расстаться. Это несправедливо, слышишь? Это не должно быть так, не должно, не может…
Она плакала беззвучно, боясь разбудить, потревожить. И утром встала первой, чтобы успеть смыть следы слез на лице.
А потом был день, в котором они не могли оторваться друг от друга. Решали какие-то дела, собирали вещи, и боялись даже на секунду разомкнуть ладони.
Вечером приехали в любимый Джимбаран. Заняли столик, но есть не получалось. Смотрели друг на друга и молчали. Но в этом молчании было так много слов, и так много чувств, что от этого заходилось сердце и сжималось в маленький – словно бы детский – кулачок.
– Мне страшно.
– Я знаю. Мне страшно, конечно же, тоже.
– Чего ты боишься?
– Того, как мне жить без тебя.
– Боишься, не сможешь?
– Наверно, боюсь, что не сможем.
– И снова решим
– Что уж лучше совсем не любя.
– Не бойся разлуки, за ней будет новая встреча
– Тебя это греет?
– Наверное, все-таки да.
– Я думаю, время – оно может что-то и лечит.
– Но только не нас?
– Между нами года-города.
– Мне больно.
– Я знаю. Мне больно, конечно же, тоже.
– Останься.
– Не надо. Ты знаешь, что если б могла…
– Я знаю. Не можешь. Конечно, конечно, не можешь…
– Но если б могла – никуда б от тебя не ушла.
– Мы встретимся снова?
– Конечно, мы встретимся снова.
– Когда?
– Я не знаю. Мы обе не знаем, когда.
– Наверно, когда будем обе на это готовы.
– А если не будем готовы уже никогда?
– Останется память. Останется дружба и счастье.
– Какое же счастье?
– Любить до последней доски.
– Любить, отдавая. Любить, размыкая объятья.
– Любить, вспоминая. Любить и суметь отпустить.
Лека протянула ладонь. И Женя приняла ее. И больше не нужно было слов, и слез не нужно было тоже.
Она привезла ее домой, и целовала на пороге, и раздевала, и гладила. Чувствовала – сегодня ей можно все. И Женька открывалась под ее поцелуями, распахивала тело и душу, и откликалась, и ласкала в ответ.
Но ведя языком по ее бедрам, зарываясь в пушистый треугольник между ног, Лека чувствовала, как мало в этом сексуальности, и как много любви. Как мало желания, и как много… Прощания.
Она любила сейчас не эту взрослую женщину, а ту – юную, летящую, которую не единожды обретала и предавала не один раз тоже. Она ласкала Женьку, которая жила все это время в ее сердце, и, лаская, отпускала ее, выпускала из себя на свободу – с криками, стоном, шепотом.
Она вела ладонью по спине, целовала и чувствовала вкус соли на губах – соли океана, и соли собственных слез.
Она не думала ни о чем, и не вспоминала, не мучилась. Прощалась.
А утром не прятала опухших глаз. И в аэропорту, целуя Женькины слезы, с удивлением чувствовала, как дрожат руки и как заходится от тоски сердце.
– Я люблю тебя, – сказала она у стойки паспортного контроля, последний раз прижимая к себе Женю.
– Я люблю тебя, – услышала она, последний раз ощущая на губах ее губы.
И самолет улетел. А она осталась.
…Но сейчас отпускаю тебя, улетай. Улетай.
И среди облаков мои мысли читай.
Знай, что мне тяжело, я глазами в небе твой самолет ищу…
Отпускаю тебя. И, наверное, не отпущу.
Глава 18. Научились.
Приехав домой, Лека сразу позвонила в Москву.
– Вы выиграли, – сказала после короткого приветствия, – они останутся вместе. Мне нужна неделя чтобы доснять и смонтировать новый финал.