В толпе рассмеялись.

— Да что вы, господа! Это безобразие! Вы что надумали? Я полицейского позову! — испуганно затараторил управляющий.

— Зови, зови. Только сперва повороти оглобли!

К половине двенадцатого все прилегающие к Парапету улицы были запружены народом. С точки зрения властей, ничего предосудительного в этом еще не было: ну собрались люди погулять, как-никак воскресенье. Но Фиолетов заметил, что полицейских было гораздо больше, чем обычно. Они расхаживали с невозмутимым видом, будто их нисколько не беспокоило это необычное скопление народа.

Фиолетов остановился на Кривой улице, где собирались рабочие механических мастерских Нобеля, и в это время услышал, что башенные часы пробили без четверти двенадцать.

Он разыскал токаря Гаджибекова, с которым работал в мастерских.

— Запускай шар, Расул!

— Один минут, Ванечка…

Гаджибеков поискал глазами мечеть, не нашел, вздохнул, повернулся лицом к востоку и отпустил шар.

— Пошли, товарищи! — крикнул Фиолетов, и рабочие двинулись на площадь.

Выбежал из соседней лавки Вано, где он ждал сигнала, на ходу превратил свою трость в древко и прикрепил к нему кусок красной материи со словами: «Да здравствует пролетарский праздник!»

Первомайская демонстрация началась.

На Парапете росли неказистые деревца, несколько человек взобрались туда, и сверху в толпу полетели листовки, выпущенные к этому дню Бакинским комитетом РСДРП. Они начинались словами: «Свобода! Восьмичасовой рабочий день!» Листовки читали вслух и прятали по карманам, засовывали за пазуху, чтобы потом передать другим.

Рабочие с Биби-Эйбата подняли еще один флаг с лозунгами: «Долой самодержавие! Да здравствует социализм!»

Какая-то женщина сильным высоким голосом запела «Варшавянку» — ее разучивали на предмайских сходках, — и песню сразу подхватили.

И вдруг…

Фиолетов был готов к этому, но все же у него заколотилось сердце, когда он увидел, как со стороны набережной показался взвод конных казаков с винтовками за плечами. Из-под околышей казацких фуражек торчали взлохмаченные чубы. Впереди скакал офицер в синей шинели и с медалью «За усердие» на груди.

На площади офицер, а вслед за ним и казаки резко осадили коней.

Подъехал закрытый пароконный фаэтон; из него вышли полицеймейстер и пристав и молча рассматривали толпу. Растерявшиеся было рабочие осмелели, стали грозить им кулаками. Слышались выкрики:

— Долой казаков!

— Долой полицейских собак!

Тучный пристав, придерживая рукой шашку, сделал несколько шагов вперед и остановился, глядя в упор на оказавшегося перед ним Фиолетова.

— Чего вы хотите — вы, так называемые пролетарии? — в голосе пристава слышалась издевка.

— Политических свобод. Восьмичасового рабочего дня. России без царя, — ответил Фиолетов.

— Молчать! — взвился пристав, хватаясь за пистолет. — Разойдись!

— Вы же сами просили ответить. — Фиолетов усмехнулся.

— Господа! Я прошу разойтись! — вторил приставу полицеймейстер.

Никто не пошевелился.

Полицеймейстер переглянулся с казачьим офицером, и казаки защелкали затворами винтовок.

— Готовсь! — раздалась команда.

Толпа шарахнулась в сторону, закричали женщины, подхватывая на руки детей.

Некоторые рабочие были вооружены, и они тоже приготовили револьверы, ножи, палки. Другие стали выворачивать булыжники из мостовой.

К Фиолетову подбежал Вано, все еще со знаменем в руках, и встал рядом. Стало тихо и жутко.

— Взвод, пли! — прозвучала короткая команда.

Грянул залп, но пули никого не задели: казаки стреляли поверх толпы. Побежавшие было люди остановились, кто-то крикнул:

— Молодцы, казаки! В своих не стреляют!

— Ах, так? — пристав выхватил револьвер, но выстрелить не успел. Рабочий с завода Питоева швырнул в него камнем и попал в голову.

Это было настолько неожиданно, что пристав выронил револьвер и пустился бежать. За ним, оглушительно свистя, бросились несколько рабочих. Полицеймейстер стоял растерянный и напуганный. Казаки безмолвствовали.

Дом пристава был рядом, и Абдула, который оказался среди тех, кто гнался за приставом, потом с удовольствием рассказывал, как перепуганная насмерть жена блюстителя порядка умоляла рабочих, чтобы они пощадили ее мужа. «Он больше не будет, — лепетала она и, вталкивая своего благоверного в дверь, кричала в сердцах: — Я ж тебе, дураку, говорила — не ходи!»

Площадь стала пустеть, ушли казаки, уехал в своей закрытой карете полицеймейстер, и Фиолетов облегченно вздохнул.

Он думал: демонстрация удалась. Обошлось без жертв. Рабочие почувствовали свою силу. За один этот день люди стали намного ближе друг другу.