Шрифт:
Дон-Аминадо дополнил:
— Дед расписался, конечно, в графе «расход».
— Естественно! Принял он покойников по-человечески, достойно, а тут вдруг один из прибывших застонал:
— Отец, дай попить!
Как бросился бежать Никифор — до самой ЧК не останавливался, благо за углом. Объяснил дежурному ситуацию. Выделили для операции чуть не взвод — и в мертвецкую.
— И что же? — пролепетала бледная как смерть Вера Николаевна. Ернический тон рассказчика и несомненная правда того, что он рассказывал, нагоняли особую тоску [2] .
2
Эти две истории имеют реальную основу. Упоминание о них находим в дневниках И.А. и В.Н. Буниных. (Примеч. автора.)
После того как солдаты нашли выползшего из мертвецкой недобитого буржуя, они прикладом расколотили ему голову. Никифор тут же свихнулся.
Напала на Никифора жалость, недостойная пролетария. Ходит, орет благим матом: «Покойники по кладбищу бегают!» А когда в себя приходит, плачет: «Зачем я сказал в ЧК про буржуя!»
Хотели расстрелять Никифора, но потом решили, что нормальный пролетарий какого-то буржуя жалеть не может. Значит, Никифор сумасшедший.
— Вы таких историй наслушаетесь и впрямь свихнетесь, — заметил Бунин.
— Что жалеть одного буржуя, — сказал Дон-Аминадо, — когда для пользы и удовольствия революции их уничтожают сотнями и тысячами.
— Кстати, мне пора возвращаться, — посерьезнел Койранский. — В семь вечера обход.
Изящно паря, высоко в небе повис ястреб.
— Гордое пернатое! — с восхищением сказал Дон-Аминадо. — Но птицы-то нас и погубили. Несомненно.
— Вы что, Аминад Петрович, хотите этим сказать? — заинтересовался Бунин.
— Ну а как же! Буревестники, соколы, ястребы, вороны. Петухи, поющие на вечерней заре. Альбатросы, которых ни один зоолог не видел. Умирающие лебеди. И, наконец, непримиримые горные орлы:
Сижу за решеткой, в темнице сырой Вскормленный на воле орел молодой…Но вот явился самый главный «певец свободы» — с косым воротом и безумством храбрых. Покашлял в кулак и нижегородским баском заокал:
Над седой пучиной моря Гордо реет буревестник, Черной молнии подобный…А что, птица действительно замечательная: и реет, и взмывает, и вообще — дело делает.
Не то что гагары, которым «недоступно наслажденье битвой жизни…». Дело в том, что «гром ударов их пугает». Дело естественное, гром кого хочешь напугает.
Зато чайка сделала совершенно головокружительную карьеру. Стихи ей посвятили, пьесу написали. Ее даже на занавес поместили.
А по совести сказать, так более прожорливой и наглой птицы природа еще не создавала.
Однако столько лет от этих чаек спасения не было!
Зато теперь платим дорогой ценой за увлечение утками, кречетами, орлами, воронами.
— Ну, это уж планида такая у некоторой части пишущей братии: Россию ругают, а всякую шантрапу восхваляют. Будут слагать оды Ленину, Троцкому, Махно… — уверенно заявил Бунин. — Убей десять миллионов, и ты героем войдешь в историю.
СНАРЯД НА БЛЮДЕ
1
Слухи о победах Деникина все чаще доходили до обитателей дома № 27 по Княжеской улице. Как правило, их приносили Нилус и Вера Николаевна.
В пятницу 15 августа 1919 года запыхавшийся от быстрой ходьбы Буковецкий влетел в комнату Бунина.
— Иван Алексеевич, — сказал он громким шепотом, хотя вокруг никого не было, — радость какая! Войска Антона Ивановича заняли станицу Долинскую, красные отступили за реку Ингулец!
— Подавай Бог Деникину и впредь удачи! Только что-то я с трудом теперь верю в хорошее.
— Да, слухов много ложных, — вздохнул Буковецкий. — Но уж этот-то верный!
Вскоре пришла Вера Николаевна:
— Была на Французском бульваре и вот что, Ян, сняла для тебя со стены дома…
Она полезла в сумку и вынула скомканную бумагу. Разгладила и протянула мужу:
— Вот, Ян, тебе в коллекцию!
Бунин прочитал:
«Пленум Советов, совместно с представителями всех рабочих организаций Одессы, призывает к порядку тех рабочих, которые во время работы устраивают митинги, останавливают работу на заводах и тем самым способствуют деникинцам и румынским помещикам, и предлагает Губисполкому бороться всеми мерами против провокации в рабочей среде.