Олеарий конечно же муж ученый, а потому пытается дать русскому характеру правления научное определение: «Что касается русского государственного строя, то, как видно отчасти из вышеприведенных глав, это, как определяют политики, monarchia dominika et despotica... Государь, каковым является царь или великий князь, получивший по наследию корону, один управляет всей страною, и все его подданные, как дворяне и князья, так и простонародье, горожане и крестьяне, являются его холопами и рабами, с которыми он обращается как хозяин со своими слугами. Этот род управления очень похож на тот, который Аристотелем... изображен в следующих словах: "Есть и иной вид монархии, вроде того, как у некоторых варваров имеются царства, по значению своему стоящие ближе всего к тирании". Если иметь в виду, что общее отличие закономерного правления от тиранического заключается в том, что в первом из них соблюдается благополучие подданных, а во втором – личная выгода государя, то русское управление должно считаться находящимся в близком родстве с тираническим». Итак, диагноз: тирания. Деспотизм.

Масла в огонь подливает К. де Бруин: «Государь, правящий сим государством, есть монарх неограниченный над всеми своими народами; что он делает – все по своему усмотрению, может располагать имуществом и жизнью своих подданных, с низшими до самых высших, и, наконец, что всего удивительнее, что власть его простирается даже на дела духовные, устроение и изменение богослужения по своей воле».

А вот и еще порция жестоких слов, на сей раз от австрийского подданного Иоганна Корба (конец XVII века): «Весь московский народ более подвержен рабству, чем пользуется свободой, все москвитяне, какого бы они ни были звания, без малейшего уважения к их личности находятся под гнетом жесточайшего рабства. Те из них, которые занимают почетное место в Тайном совете и, имея величавое название вельможи, справедливо присваивают себе первое в государстве достоинство, самой знатностью своей являют еще в более ярком свете свое рабское состояние: они носят золотые цепи, тем тягостнейшие, чем большей пышностью ослепляют глаза, самый даже блеск этих холопов упрекает их в низости судьбы. Если бы кто в прошении или в письме к царю подписал свое имя в положительной степени, тот непременно получил бы возмездие за нарушение закона касательно оскорбления царского величества. Нужно себя называть холопом или подлейшим, презреннейшим рабом великого князя и все свое имущество, движимое и недвижимое, считать не своим, но государевым».

В общем-то, и в XX веке ничего в этом плане не изменилось. Советская власть владела всем, что находилось в границах советского государства, в том числе и нами, и нашим имуществом. Сакральная власть всегда мыслится как владетель. Потому и не было у нас на Руси частной собственности, что человек не становился чем-то самоценным, не был хозяином даже самому себе.

«При таких понятиях москвитян... – сурово резюмирует Иоганн Корб, – пусть царь угнетает людей, созданных для рабства, да покоряются они своей судьбе, что кому до того!»

Иоанн Барклай был не менее категоричен, характеризуя русских как «народ, рожденный для рабства и свирепо относящийся ко всякому проявлению свободы; они кротки, если угнетены, и не отказываются от ига... Даже у турок нет такого унижения и столь отвратительного преклонения перед скипетром своих Оттоманов».

Может быть, все не так плохо? По крайней мере, историки свидетельствуют о том, что находились храбрецы, которые говорили правду в лицо даже Ивану Грозному. Не только юродивые, которых сам царь боялся. Не только князь Курбский, который бежал в Польшу, а оттуда было очень легко обличать царя Ивана. Был и верный слуга Курбского, стремянный Василий Шибанов, который не побоялся привезти грозному владыке письмо своего господина. Царь вонзил ему посох в ногу и, опершись на посох, слушал чтение письма, а потом повелел предать Василия пыткам.

Или, например, князь Михайло Репнин. Он отказался принять участие в царском веселье, скоморошьих плясках, и откровенно высказал Грозному все, что он думает о подобном времяпрепровождении. Он был убит прямо в церкви.

И наконец, митрополит Филипп, причисленный к лику святых, который в самой церкви принародно отказал царю в благословении. Митрополит увещевал царя: «Соблюдай данный тебе от Бога закон... Ты поставлен от Бога судить в правде людей Божиих, а не образ мучителя восприять на себя... Всякий не творяй правды, и не любяй брата своего, несть от Бога». Он был сослан в дальний монастырь, а там убит.

Всегда находилось кому «истину царям с улыбкой говорить». Или без улыбки, но все-таки говорить...

У человека, низводящего себя до части большого организма, есть опасность однажды проснуться и обнаружить, что он превратился в один из наименее важных внутренних органов общества.

В его селезенку.

В его поджелудочную железу.

И не дай бог, в его печень.

Или во что-нибудь еще – нечто неопределенное. Нечто такое, что не догадывается о своей роли в организме, не осознает, а если и осознает, то смутно, что является частью некоего тела. Нечто такое, что если его удалить, то оно не выживет, более того, не приспособится... А в это время организм, не заметив потери, продолжит так же неисправно функционировать. Как и раньше. Функционировать. Как и раньше. Неисправно.

Храбрецы были, но имя им не легион, а единицы. Обычаи и характеры большинства московских вельмож, готовых унижаться, лишенных всякого аристократического гонора, представали перед иноземцами во всей своей неприглядности. Об этом с печалью пишет В. О. Ключевский в своем «Кратком курсе русской истории»: «Неудивительно, что люди, привыкшие к другим порядкам, побывав при московском дворе, уносили с собой тяжелое воспоминание о стране, в которой все рабствует, кроме ее властелина».

Англичанин Джайлс Флетчер (XVI век) увязывает деспотизм и жестокость нравов с народным невежеством. Он пытается вывести целую теорию: «Образ их воспитания (чуждый всякого основательного образования и гражданственности) признается их властями самым лучшим для их государства и наиболее согласным с их образом правления, которое народ едва ли бы стал переносить, если бы получил какое-нибудь образование...»

Русская власть, по мысли Флетчера, в полной мере осознает, что подданным лучше как можно меньше думать и знать. Опять же она старается не допустить тлетворных иноземных веяний. «Такие действия можно бы было сколько-нибудь извинить, если б они не налагали особый отпечаток на самый характер жителей», – добавляет англичанин. И дальше пытается показать, что в России деспотизм и рабство царят во всех слоях общества.

Цепочка выглядит так: «Видя грубые и жестокие поступки с ними всех главных должностных лиц и других начальников, они так же бесчеловечно поступают друг с другом, особенно со своими подчиненными и низшими, так что самый низкий и убогий крестьянин (как они называют простолюдина), унижающийся и ползающий перед дворянином, как собака, и облизывающий пыль у ног его, делается несносным тираном, как скоро получает над кем-нибудь верх. От этого бывает здесь множество грабежей и убийств».