— Как там у тебя с Лилиан ни сложится, а бросать друга своего ты не должен, — сказал папаша Пешель после ужина и обнял Станислауса. — Друг мой, друг мой!

— Ну а ты! — воскликнул Станислаус. Лилиан вскочила и крепко поцеловала его в губы.

— За необрученными девушками охотятся, как за дикими козулями, особенно эти военные, — сказала мамаша Пешель.

Наступила ночь, длинная желанная ночь примирения. Станислаус и Лилиан уснули, обнявшись, на семейном диване.

Даже сквозь тесто и муку поблескивало на пальце пекарского подмастерья Станислауса Бюднера почти золотое кольцо. Утром, раньше чем погрузить руку в клейкое тесто, пекарь клал кольцо на край бадьи; он берег кольцо. Он боялся, как бы оно не попало на чей-нибудь стол в городе вместе с завтраком, запеченное в белом хлебце.

И на складе некой фабрики в дамской сумочке, рядом с пудреницей и носовым платочком, лежало такое же кольцо. Кольцо Лилиан. Она тоже берегла кольцо, не носила его во время работы. Только дома Лилиан носила кольцо…

Обрученным необходимо насладиться летучей юностью и попрощаться с безоблачной порой. Лилиан уже мало было дивана в столовой. Она повела Станислауса на концерт военной музыки, потащила его на бал по случаю окончания маневров и уговорила пойти с ней на танцевальную площадку.

Станислаус, бедняга Станислаус! В его каморке под книгами и белыми пекарскими фартуками лежали густо исписанные листы писчей бумаги. «Любовные песни Лиро Лиринга», сочиненные в часы жгучих страданий, ждали своего томика с золотыми розами на обложке, как поэт обещал им.

Так, так, его любовь к Лилиан, значит, припечатана золотой печатью, но дни его текли по-прежнему мутные, как запыленные мукой оконца пекарни. Какая в самом деле радость ему оттого, что какой-нибудь фельдфебель в аксельбантах и блестящих звездочках приглашает Лилиан на танец и она оставляет его, Станислауса, одного за столиком? Большое ли удовольствие, скажите на милость, угрюмо сидеть за кружкой ячменного пива, тогда как Лилиан смеется, болтает и купается в нежных речах, расточаемых ей чужими мужчинами? Прикажете ему быть наверху блаженства в ту минуту, когда он видит свою нареченную в укромном уголке танцевального зала, самозабвенно глядящую в похотливые глаза такого жеребчика?

Любит ли он еще Лилиан? Какой искуситель допытывался у него ответа на подобный вопрос? Он страдал из-за нее, значит — любил. По вожделеющим взглядам других мужчин он понимал, что Лилиан того стоит. Лилиан, сияя улыбками, вернулась к Станислаусу.

— Он танцует недурно, но у него потеют руки.

Станислаус почувствовал нечто вроде благодарности к потеющим рукам фельдфебеля. Тем временем взгляды Лилиан и фельдфебеля, сидевшего под голубым фонариком, встретились. Она отпила глоточек белого вина, посмотрелась в свое карманное зеркальце и, по-видимому, узнав себя, кивнула.

— А впрочем, разве он виноват, что у него потеют руки?

Станислаус не ответил.

— Пожалуйста, не ревнуй и не обижайся.

Станислаус молчал.

— Я только для тебя стараюсь быть красивой. Тебе должно быть приятно, что другие меня замечают.

Он пожал ей руку в благодарность за ложь. Фельдфебель издали смотрел на нее. Она отняла руку.

Неужели любовь — это непременно мучение? Другой любви Станислаус не знал. Любовь, видно, на то и существует, чтобы ранить сердце.

В один из семейных вечеров, когда Станислаус сидел у Пешелей, папаша Пешель отвел его в сторону.

— Мы с тобой мужчины, сынок. Женщины народ ненадежный. В них сидят дети, которые рвутся на свет божий, это необходимо знать.

Станислаус смущенно смотрел под стол. Ноги его стояли на зеленом плюше ковра, точно на заболоченном лугу. Папаша Пешель постучал своими осторожными пальцами по клетке с канарейками. Канарейки строили себе гнездо из куделек шерсти.

— На женщине надо жениться до того, как она закуролесит. Таков закон развития жизни, и Шиллер, по-моему, тоже где-то об этом говорит.

Из кухни несся аромат жарящихся пончиков. Стенные часы рассекали время:

«Же-нись! Же-нись! Же-нись!»

Перед Станислаусом промелькнула вся его жизнь, как перед утопающим: пыль бесконечных дорог, проселки, поиски работы, околачивание порогов у пекарей, беленые стены каморок для подмастерьев, чердачные стропила с раздавленными клопами, хозяйки, похожие на гарпий, тяжелые утра с недоспанными часами сна, зимний холод и пронизывающий сквозь тонкий пиджачишко морозный ветер, вечное кочевье и искромсанные любовные порывы.