Шрифт:
— Возможно, что среди стихотворений найдутся политически несколько вредные, но вы, надеюсь, не станете придираться.
Конечно же, Станислаус не станет придираться. Он даже ненавидит нескольких молодчиков из штурмового отряда. Папаша Пешель повертел на радиоприемнике регулятор громкости, «…посмотришь на меня ты с грустью, и я умру с тоски…» — вопила какая-то певица. Станислауса бросило в жар. Перед ним открывают заветные ящики и срывают печати. Ему оказывают доверие, он, значит, не последний человек среди людей.
— Наше правительство не вполне одобряет такие стихи, но когда я писал их, никто их не считал вредными. Времена меняются… Поэзия бессмертна. Кстати, с Лилиан, прошу вас, о моих стихах не говорите. Она молода и больше за сегодняшних. Лучше не сбивать ее с толку.
— Лилиан? Я почти не вижу ее.
Пешель удивленно взглянул на Станислауса и постучал по цветочному горшку, стоявшему на подоконнике.
— Да, это верно. Произошло нечто удивительное: вы — мой молодой друг.
Станислаус потянулся к осторожной руке Пешеля и пожал ее. Стихи папаши Пешеля были строго систематизированы. Под заглавной буквой Б — сложены были боевые стихи, под П — прощальные, под С — семейные, свадебные, под Д — стихи на дни рождения.
— По стихам, написанным по случаю рождения моей дочери Лилиан, лучше говоря, по случаю ее появления на свет, вы можете увидеть и почувствовать, что тогда творилось у меня на душе.
Станислаус взволнованно и бегло читал стихи:
Маленький ангелочек С пухлыми ручонками. Люди только о деньгах говорят, А я тобою богат. Мне денег не надо, Ты мне дороже клада.Станислаусу позволили также заглянуть в боевые стихи:
Против капиталистов Наш гнев неистов. Раньше мы молча терпели, Но больше терпеть не захотели. Они в нас стреляли. Мы кровью истекали. Теперь каждый камень на мостовой Нас призывает вступить с ними в бой.— Нынче, пожалуй, это стихотворение назвали бы вредным, но времена меняются. Надеюсь, что вы ни с кем не будете говорить о нем. В каждом из нас много внутренней силы. Эрих это часто повторял нам. Где-то он теперь? Это был смельчак. Он не признавал, что иной раз нужно молчать. Таковы коммунисты, да, таковы они!
В дверь постучали. Папаша Пешель испуганно вздрогнул. Фрау Пешель потребовала впустить ее.
— Замечательно! В собственном доме тебя не впускают в комнату!
Папаша Пешель сунул свои стихи под кудельки шерсти, повернулся к Станислаусу и приложил свой осторожный палец к губам.
На столе стоял пирог. Ячменный кофе благоухал. Место Лилиан пустовало.
— Что она там еще делает на кухне?
Мамаша попросила Станислауса поглядеть, что задерживает Лилиан:
— Не будете ли вы столь любезны?
Станислаус охотно согласился быть столь любезным. Лилиан сидела у плиты, глядя на гаснущие искры в поддувале. Она дулась.
— Вы пришли к папе или ко мне?
Он бережно погладил ее по взлохмаченной голове. Она не возражала. Он сел рядом.
«Лора, Лора, Лорхен, Лорхен, мой свет, хороши девчонки в восемнадцать лет…» — доносилось из столовой. Когда он ее целовал, взгляд его упал на небольшую кухонную полочку: «Перловая», «Манная», «Овсяная» — все стояло в отменном порядке.
41
Станислаус ревнует к субъекту в белых перчатках и решает внести ясность в свою душевную жизнь.
Ох уж эта Лилиан! Она сводила его с ума! Когда они сидели дома в пешелевской столовой и проводили вечер за вкусным ужином, игрой в лото или разговорами о маленьких городских новостях, тогда не было на свете более кроткой дочери, более послушного дитяти. Но как только родители разрешали ему вывести их дитя на свежий воздух, Лилиан мгновенно преображалась; она была воплощением нежности, виртуозом, в совершенстве владеющим искусством ласки, маленькой любовницей-дьяволицей, которой ничего не стоило грациозно свести на нет все самые твердые намерения Станислауса.
— Расскажи, что ты почувствовал, когда в первый раз увидел меня?
— Я боролся с собой, я уж это говорил тебе. Но ты была такая живая и такая милая, что я не мог тебя забыть. А ты никого не замечала, кроме этого мотоциклетного дурака.
— Только потому, что ты рта не раскрывал.
Логика любви, любовная тарабарщина, бог его ведает, что это, но они друг друга понимали и им было хорошо вдвоем.
Ему становилось все труднее сдержать клятву, которую он дал себе: через год, при всех условиях, сдать выпускной экзамен в своем заочном институте. Он честно и стойко боролся, но у него была могучая противница — любовь. Время у него незаметно растиралось. Среда, суббота и воскресенье были днями, которые Пешели установили для любви. В понедельник, вторник, четверг, пятницу Станислаус занимался и чувствовал отчаянную усталость.