Ну а как обстояло в этой книге со смирением перед богом? Барон Альфонс плевал на господа бога. Хотя он видел, что продавщица цветов Тильда обручена с управляющим Джоном, он все-таки засыпал ее самыми соблазнительными предложениями.

— Вы здесь продаете розы, фиалки и всяческие сорняки, колете свои хорошенькие пальчики шипами и раньше времени старитесь. С вашей красотой вам следовало бы требовать, чтобы вам преподносили цветы!

Слова барона были для Тильды слаще меда. Немногословный Джон с его пенсне все меньше нравился Тильде. Она почувствовала симпатию к барону. Станислаус извлек из прочитанного урок, как следует поступать и что следует предпринять, и в ближайшее воскресенье купил себе трубку. Он не взял первую попавшуюся, а выбрал трубку с длинным мундштуком, так, чтобы ее можно было держать между пальцев. Он начал тренироваться в пекарне, попробовал курить. Высокомерно прищурясь, выпускал он голубой дым маленькими облачками через рот, поглядывая на изображение барона Альфонса.

Наполовину сражение было выиграно. Оставалось лишь отрастить себе бородку. Он без конца смотрелся в карманное зеркальце, как в ту пору, когда натаскивал себя в «центральном взгляде». Едва наметившиеся усики не подавали особых надежд. Большим и указательным пальцем он пощипывал одинокие волоски. Они были возмутительно светлы и тонки — пушок…

Гвидо вошел в пекарню. Он сморщил нос.

— Ты стал курить?

Станислаус как раз выпустил мощное облако дыма и благовоспитанно покашливал.

— Не порть своего рта этим отвратительным куреньем. Твое дыхание должно быть чистым.

Станислаус продолжал, как рекомендовалось в романе, посасывать трубку и пускать в воздух облачка дыма. Гвидо не отступал.

— Господь ненавидит какие бы то ни было облака между собой и своими сынами.

Станислаус не смог проверить, прав ли Гвидо. Он почувствовал необходимость основательно отплеваться и выбежал во двор. Его долго рвало. Может быть, это было в порядке вещей, а может быть, он курил чересчур дешевый табак. А вдруг это бог нашел путь покарать его за высокомерие? Ему пришлось лечь. Каморка вертелась вокруг койки. Все шаталось. Это сделал бог. Станислаус положил трубку в свою картонку с бельем, ибо один вид трубки вызывал у него рвотный спазм.

Станислаус ждал. Гвидо тем временем сделал еще одно доброе дело. Хозяин сказал:

— Гвидо мне покоя не дает; он просит, чтобы ты поставил свою койку в его комнате. Вшей на тебе нет, а?

— Ни блошки.

— Дело в том, понимаешь, ведь в комнате Гвидо электрический свет. Мне придется снять из твоей заработной платы полмарки, но зато ты с каждым днем будешь все ученее. — Золотые зубы хозяина блеснули.

Занятия науками и в самом деле оказали влияние на дальнейший жизненный путь Станислауса. Он пришел к заключению, что хватит с него торчать здесь, у такого прижимистого хозяина, у этого скареды, и ждать, пока почтальону придет в голову принести ему весточку от Марлен. Надо самому ринуться в поход за любовь и пережить положенную тебе долю приключений. Такой вывод прямо напрашивался из всех книг, которые он успел изучить. То были книги исключительно о современной любви, штук пять по крайней мере…

Станислаус перенес свою койку в комнату Гвидо. В первый вечер товарищ Станислауса беспокойно ворочался у себя на постели. Он вздыхал, брал в руки книги Станислауса и читал названия. Полным укора голосом он сказал:

— Ты находишься на неправедном пути.

Станислаус закрыл глаза, задумался и ничего не ответил. Он убедился, что любви нельзя ждать, как ждет ветра дерево, стоящее на краю дороги. Любви надо идти навстречу. Гвидо не находил себе покоя.

— Я ослышался или ты в самом деле пишешь письма какой-то девушке?

— Пишу.

— И ты не знаешь, что письма к женщинам — своеволие? Как ты ответишь за них богу?

Станислаус чувствовал под собой твердую почву. Книга, лежавшая на его одеяле, придавала ему силы.

— С владыкой небесным трудно сговориться.

Глаза у Гвидо стали очень, очень грустными. Заблудший ночной мотылек бился об электрическую лампочку. Гвидо кинул в него свой белый колпак и сказал:

— Я пустил к себе в комнату грешника. Не знаю, простит ли мне бог.

Станислаус твердым голосом мужественно ответил:

— Надо бороться с богом, если хочешь отстоять себя.

Гвидо вскочил с постели.

— Это невыносимо! Мне твои слова что нож в сердце.

Он сорвал с себя рубашку, бросился на колени и начал горячо молиться:

— Отец небесный, ты посылаешь мне испытание! Не дай мне впасть в грех, ибо я чувствую, что любовь к ближнему может ввести меня во искушение.

Станислаус не разбирал всего, что бормотал Гвидо. Но к чему он разделся догола? Разве бог не в состоянии распознать грешника, если на нем простая бумазейная рубашка? Гвидо возвел очи к потолку и незаметно косился на Станислауса. Настоящий мастер раздвоенного взгляда этот человек! Гляди-ка, вот он вскочил и бросился на своего товарища. Он сорвал со Станислауса одеяло.

— Молись, молись вместе со мной, мне одному не справиться! Соблазн велик, а человек слаб!

Станислаус не успел отложить книжку, которая была у него в руках, как Гвидо сдернул с него рубашку. Застигнутый врасплох студент, изучающий любовь, и вправду вскочил с постели и опустился на колени.

— Молись! — приказал Гвидо. — Моли его, ибо это ты совратил меня и обрек на испепеляющую любовь. — Не вставая с колен, он вплотную придвинулся к Станислаусу, — Молись жарче, чтобы приблизиться к нему. Наши голоса еще доходят до него раздельно.