Станислаус почувствовал отвращение. Волосатая грудь Гвидо коснулась его спины. До чего противен этот бесноватый раб божий!

— Мы должны соединиться! Должны! Должны!

Спятил Гвидо, что ли? Станислаус вскочил, оттолкнул от себя стонущего выродка и бросился к двери. Она была заперта. Ключ был у Гвидо. Что он задумал, ханжа этакий? Станислаус метнулся к окну. Гвидо опередил его. Так вот она, кара, которую бог придумал для Станислауса! Нет, нет, он вступит в борьбу с богом и с Гвидо одновременно. Станислаус кинулся назад к двери, босой ногой ударил в филенку. Грохот, во все стороны летят щенки — и дыра! Станислаус выскочил.

Вот тебе все твои ученые книжки о любви! Ни слова нет в них о той мерзости, с которой Гвидо полез к нему. Ах, этот Гвидо! На следующее утро он сказался больным и не встал с постели. Станислаус купил себе вещевой мешок для смены белья и чемоданчик для книг.

— Ты не предупредил об уходе. Убегаешь, не сказав до свиданья. Я вынужден задержать твой недельный заработок в возмещение убытков, — сказал хозяин.

— Удерживайте!

О, этот сверкающий золотой рот!

— Гвидо чего-то хотел от тебя?

— Гвидо скотина!

— Напрасно я не предупредил тебя. Он сидел в тюрьме. Ты вылил ушат холодной воды на горячую кровь. Оттого он и болен.

— Он свинья! — Станислаус вытер глаза уголками куртки.

— Несчастная свинья, вот именно, зато постоянная и дешевая.

Станислаус собирал вещи с лихорадочной быстротой. Рубашку и туфли, которые ему подарил Гвидо, он оставил на своей койке. Гвидо прикинулся спящим. Он повернулся лицом к стене.

Внизу хозяин остановил Станислауса.

— С продовольствием на дорогу ничего не выйдет. Тебя-то ведь не тревожит, что будет со мной.

Станислаус старался попрощаться так, чтобы не пожать руку человеку с золотой улыбкой. Он представил себе, как поступил бы на его месте барон Альфонс: поклон, любезная улыбка, пожелание всех благ…

— Послушай, друг! — хозяин схватил Станислауса за плечи. — Если я не ошибаюсь, ты так рассвирепел, что разбил дверь. Выкладывай три марки на починку, не то я спущу на тебя полицию!

Станислаус не возражал. Он выдал из оставшихся денег три марки.

Счастье — оно как иволга. Человек прислушивается к сладостным звукам, а потом ему хочется увидеть певца. Он бродит на цыпочках, не дышит и все смотрит, смотрит, но глаза его не находят милой птицы в путанице ветвей.

А в какой-то день идет человек по дороге, и нет у него никаких желаний, никакого любопытства, и вдруг на самой нижней ветке дерева сидит птица иволга и чистит перышки. Неужели это она и есть, та, которая так чудесно пела? А она сидит и словно бы ничем не отличается от других птиц.

Станислаус никуда не торопился. Ответа от Марлен он не получил. В последнем письме, в этом гонце его тоски, он послал свои последние приветы. По-настоящему он уже не ждал ответа и не страдал в ожидании его. Он чувствовал даже некоторую гордость. Разве кому-нибудь, ну, например, тому же барону Альфонсу, случалось не спать ночей из-за любви, а днем не знать покоя от укусов постоянной тоски?

Молодой странник достал из кармашка рюкзака трубку и закурил. С куреньем дело кое-как наладилось. Набивать трубку следовало не доверху. Облачка табачного дыма поднимались из придорожной канавы. Они запутывались в травах и рассеивались сквозь их метелки. Дул легкий ветерок.

Духота пекарни осталась позади. Отвращение забылось. Ласточки взмывали в небо и пели. Тихо шумели деревья. Великая музыка земли ласкала слух странника:

Станислаус писал рифмованные строчки на обороте книжонки «Искусство счастливой любви».

Вверху, в своих небесных чертогах, бог, говорят, ходит в чулках. Наш странник потерял уважение к этому небожителю. Владыка, будто бы живущий там, наверху, приобрел в глазах Станислауса некоторую смехотворность. В особенности когда он вспоминал елейные речи пекарши-святоши с ее злым язычком, или папашу Марлен, пастора, передоверившего богу свои семейные дела, или того пекаря, который пользовался богом как рекламой для своей торговли. Станислаус невольно вспомнил и Гвидо, как тот облекал свои вожделения в божественные ризы. Что это за бог, думал Станислаус, который позволяет так обращаться с собой? Что это за бог, который спокойно проходит мимо лицемерия, а истинно любящих разбрасывает в разные стороны?

Солнце поднималось все выше. Тени становились резче. Станислаус шагал. Ему хотелось несколько дней прожить привольно, как в детстве, между деревьями и цветами, кузнечиками и бабочками, между полным бодрствованием и глубоким сном.

Издали Станислаус заметил в придорожной канаве что-то пестрое. Когда он подошел ближе, то оказалось, что это девичье платье и голубая косынка. Под косынкой пряталось задорное девичье лицо. Многообещающие каштановые локоны выбивались на лоб. Девушка хлопала по босым ногам, отгоняя надоедливых луговых мух. На веснушчатом лице не отразилось ни страха, ни любопытства.