— Она образованная и еще — набожная. Она меня целовала. Это я рассказываю только тебе.

— Если учительница, значит, она хорошо зарабатывает. Возьми ее за себя. Случится, останешься без работы, голодать с ней не будешь.

— Нет, нет, это любовь, любовь, и больше ничего. Я и стихотворение написал для нее, много стихотворений, собственно говоря.

Сестра отложила шитье и уперла руки в боки.

— Но стекло-то ты не глотаешь?

Станислауса словно прорвало. Он рассказывал и рассказывал: о гипнозе, о своем неудавшемся распятии. Эльзбет так славно умела удивляться!

— Господь с тобой! — то и дело восклицала она.

Станислаус рассказывал о Марлен. Как он в первый раз ее увидел и чем все кончилось. Он не забыл упомянуть о некоем кривобоком богослове.

— Можешь мне поверить: если я его когда-нибудь встречу, я намну ему бока.

Похоже это на смирение, на покорность господу богу? Кстати сказать, о своем договоре с богом он не поведал сестре.

Эльзбет не старалась охаять бледную пасторскую дочку и тем самым изгнать ее из сердца Станислауса. Она сочувствовала брату.

— Я тоже влюбилась сначала в парня другого сорта. Питал ли он что-нибудь ко мне — в этом я очень сомневаюсь. Слава богу, что я встретила Рейнгольда!

У Станислауса были доказательства, что Марлен кое-что к нему питала.

— Она мне написала из своей тюрьмы.

Но энергичная Эльзбет решила просветить своего младшего братишку.

— Рейнгольд говорит, что все дело в классах.

— Что?

— Люди не всегда подходят друг другу. С моей первой любовью как раз так и было, и у тебя, наверное, то же самое. Каждый человек — это какой-нибудь класс. Рейнгольд все это лучше объяснил бы тебе.

Нет, Станислаус не думал, что в его неудавшейся любви виноваты расы и классы. Пастор и кривобокий дурак-семинарист встали между ним и Марлен. Но, по словам пастора, все разрушил бог, этот невидимый человек, живущий на небесах.

Станислаус видел, что Рейнгольд обходительный человек и обходительный шурин.

— Эльзбет была бы рада и счастлива, если бы ты у нас остался. Место нашлось бы. Я сплю на мешке с тряпьем не хуже, чем на кровати. Но какой тебе толк от этого?

Рейнгольд обошел всех пекарей города, хлопоча о работе для Станислауса. Тщетно. А если так, то, по мнению Рейнгольда, Станислаусу следует еще некоторое время постранствовать, присматривая себе работу. Рейнгольд ударил кулаком по стенке шкафчика.

— Если бы я был странствующим пекарем-подмастерьем! Стачку бы я организовал среди учеников и подмастерьев! Железную стачку! Хозяева на коленях молили бы о рабочей силе. А требования? Подмастерьев на предприятия! Прекратить эксплуатацию учеников!

Станислаус слушал своего шурина и изумлялся. Удивительные вещи говорил шурин. Он, понимаете ли, высчитал, сколько хозяин зарабатывает на каждом ученике. До сих пор Станислаусу приходилось лишь слышать, что ученики приносят хозяевам одни хлопоты и убытки… Но что ему от всех этих истин? Приближают ли они его к Марлен хоть на полметра? Да что тут говорить!

Как-то утром Станислаус увидел, как Эльзбет вытряхнула из семейной кассы все, что там было. Выкатилось несколько мелких монет. Вслед за ними из груди Эльзбет вырвался вздох:

— Пора бы уже пятнице наступить, а сегодня только среда.

Станислаус решил, что оставаться больше нельзя. Надо двигаться в путь.

Маленькие девочки проводили дядю до угла. Они попросили у мамы чистые носовые платочки, чтобы помахать ему на прощанье. Мама усталой рукой махала Станислаусу из окна. Он еще раз увидел искривленный мизинец, по которому узнал свою сестру Эльзбет.

— А когда ты к нам опять придешь, дядя Стани, принеси нам из своих странствий козочку, маленькую-маленькую козочку. Она будет спать в чулане.

— Ах вы, мои милые смешные девчоночки! — Станислаус взял их одну за другой на руки и осторожно поцеловал. Уверенности у него не было, что этим он не изменил Марлен.

Угольный город и весь угольный край остались позади. Небо опять было высокое и синее. А за этой самой небесной синевой сидел бог, и нельзя сказать, что было очень умно все, что он вытворял с людьми.

Бог, наверное, сидит на синей лужайке и играет с людьми, как дети играют с божьими коровками. Вырвав травинку, он подставляет ее жучку, божьей коровке, и тот взбирается по ней вверх. Когда жучок достигает вершины, бог оборачивает травинку верхним концом вниз. И то, что было для жучка верхом, становится для него низом. Он опять начинает взбираться вверх, мечтая на вершине расправить крылышки и улететь. Но бог опять оборачивает травинку верхом вниз и повторяет это до тех пор, пока жучок в полном изнеможении не застревает на полпути. Тогда бог отбрасывает его, берет другого жучка и сажает в каплю росы. Станислаусу хотелось бы знать, на кого он, Станислаус, больше похож — на того жучка, который взбирается вверх по травинке, или на того, который находит лазейку в зажатой руке господа и выползает из нее на волю.