Шрифт:
— Кто это говорит, господин?
Кто-то толкнул ребенка.
— Хватай его за шиворот!
Маленькие продавцы налетели друг на друга. Корзины затрещали. Малыш снизу ударил головой своего конкурента, и тот упал. Станислаус бросился к месту свалки. Мечты о космических пространствах были забыты. Здесь налетели друг на друга не звезды, а два маленьких человечка, и в каждом из них мог быть заложен будущий мудрец, будущий знаток небесных светил.
— Стой ты, маленькое чудовище!
Станислаус схватил малыша под мышку. Мальчик узнал голос управляющего.
— Он торгует на моем участке, господин Станислаус!
Парнишка с родимым пятном поднял руку к глазам и заплакал, прикрывшись рваным рукавом.
— Чего вмешиваешься? — рявкнул забулдыга в коричневых сапогах и воинственно поплевал себе на руки.
В эту минуту грянул оркестр. Танцующие оттеснили буяна, и он ретировался не солоно хлебавши. Станислаус поднял обе корзины, отвел торговцев солеными палочками к своему столику, купил у них остаток товара и помирил их. И один и другой отпили по его настоянию по глотку пива из его кружки. Дружно, как братья, мальчики пробились сквозь ряды танцующих к выходу.
Станислаус решил заявить хозяину, что не желает больше быть управляющим. Он старался вспомнить, испытывал ли он когда-нибудь такое удовлетворение, как в эту минуту. Разве только когда сочинял стихотворения.
Ему захотелось потанцевать. Неподалеку сидела бледная девушка. Она отнюдь не принадлежала к числу самых соблазнительных, но душа, возможно, была у нее мягка, как мох в лесу.
Он заказал себе четвертую кружку пива, дал кельнеру на чай и предложил ему соленых палочек. Кельнер взял пакетик и поклонился.
— Я знал одного профессора, он был такой, как вы.
— Как наш брат? Как я?
— Он все глядел да глядел, а потом все до крошечки описал.
Станислаусу понравилось, что его сравнили с профессором. Все же, наверное, в нем что-то такое есть, что заставляет всех изумляться. Стойте! Перед вами выдающийся человек! — Это пиво шутило с ним такие шутки.
Ему не пришлось приглашать бледную девушку на танец. На этот раз дамы выбирали кавалеров, и она, семеня ножками, подошла к нему. Она ступала, как голубка, как голубка, которая торопится к рассыпанному зерну. Она остановилась перед Станислаусом и присела в легком реверансе. Всякое недоразумение исключалось: она имела в виду только его.
Он танцевал с горем пополам, но она была скромна.
— Вы словно танго танцуете, а играют, кажется, фокстрот.
Несколько кружек пива развязали Станислаусу язык.
— Я много странствовал по свету, и под эту музыку повсюду танцуют танго.
Он попытался покружиться, как делали другие танцоры. Девушка покорно давала кружить себя так, как ему хотелось.
— Вы, значит, даже за границей побывали?
— Вселенная велика, — сказал Станислаус. — Что наша земля по сравнению с ней!
Бледная девушка, похожая на голубку, пристыженная, опустила голову, стала легкой, как пушинка тополя, опустившаяся на его плечо.
Потом дело с танцами пошло лучше. Не требовалось большого искусства, чтобы прыгать, кружиться и шаркать подметками в такт музыке.
— Вы быстро привыкли к здешней музыке.
— Она несколько грубее, чем музыка дальних миров, — сказал он, как человек, попавший сюда из неведомых стран.
Ее это растрогало, и она осторожно прижалась к нему. Он прислушался.
— Однажды мне пришлось привыкать к молодым девушкам, которые танцевали на столе. В сердце мое точно со всех сторон вбивали гвозди, я думал, у меня вот-вот кровь хлынет из горла.
Ей стало ясно, что его занесло сюда совсем не из неведомых стран, и она погладила его руку пальчиками, легкими, как мушиные лапки.
33
Станислаус вызывает негодование творца соленых палочек, встречает душу нежнее шелковой ленты и молотком отбивается от некоей пекарской вдовы.
Девушка, похожая на голубку, была привязана к Станислаусу и добра к нему — ничего не скажешь. Но когда наступил сентябрь и с полей в маленький город повеяло первой осенней прохладой, в нем снова проснулась тоска по теплу домашнего очага. У нее он этого тепла обрести не мог.
— Теперь ты накупил себе книжек и уже не приходишь так часто, — сказала она.
— Человеку требуется тепло, — сказал он в ответ с видом потустороннего жителя.
— Ну, значит, я тебе больше не нужна. — Губы ее искривились, как от подступающих слез.