Роулинг Джоан Кэтлин
Шрифт:
Дверь открылась, и вошла мать, она что-то сказала — слов не было слышно, длинные тёмно-рыжие волосы падали на лицо. Вот отец подхватил сына с пола и передал его матери. Потом бросил свою волшебную палочку на диван, потянулся, зевнул…
Калитка еле скрипнула, когда он, толкнув, открыл её, но Джеймс Поттер ничего не слышал. Белая рука вынула из-под плаща волшебную палочку, направила её на дверь, и та распахнулась…
Он стоял на пороге, когда Джеймс ворвался в прихожую. Как просто, слишком просто, он даже не взял палочку…
— Лили, забирай Гарри и уходи! Это он! Уходи! Спасайся! Я его задержу!
— «Я его задержу», когда в руке и палочки-то нет!.. — Он рассмеялся и произнёс проклятие: — Авада Кедавра!
Зелёный свет залил тесную прихожую, осветил детскую коляску, прислоненную к стене, перила замерцали, словно стержни громоотводов, и Джеймс Поттер упал, как падает марионетка, которой перерезали нити…
Он слышал, как она пронзительно кричит наверху, запертая в ловушку, но ей-то бояться нечего, по крайней мере, если она будет благоразумна… Он поднялся по ступеням, прислушиваясь к её попыткам забаррикадироваться изнутри — как забавно… У неё тоже нет с собой палочки… До чего они глупы и доверчивы, полагая, что их безопасность в руках друзей, что можно оставить оружие хотя бы на секунду…
Он распахнул дверь, одним небрежным взмахом палочки отбросив кресло и коробки, которыми она наспех загородила её… Да, вот она, стоит с ребёнком на руках. При виде его она бросила сына в кроватку у себя за спиной и раскинула руки, как будто это могло помочь, как будто она надеялась, что если укрыть его от глаз, то взамен выберут её…
— Только не Гарри, только не Гарри, пожалуйста, только не Гарри!
— Отойди, глупая девчонка… отойди сейчас же.
— Только не Гарри, нет! прошу вас, лучше меня, убейте меня вместо него…
— Предупреждаю в последний раз…
— Только не Гарри! Прошу… сжальтесь… сжальтесь… Только не Гарри! Пожалуйста — я всё сделаю…
— Отойди. Отойди, девчонка!
Он мог бы силой заставить её отойти от кроватки, но, наверное, благоразумнее будет прикончить всех…
В комнате сверкнул зелёный свет, и она упала точно так же, как её муж. Всё это время ребёнок не плакал. Он стоял, ухватившись за решётку кроватки, и с живым интересом изучал лицо пришельца, думая, может быть, что это его отец прячется там, под плащом, и сейчас сделает новые красивые огоньки, и мама вот-вот встанет и рассмеётся…
Он тщательно нацелил палочку в лицо мальчика: ему хотелось видеть, как это случится, видеть, как будет уничтожен этот непонятный источник опасности. Ребёнок заплакал: он понял, что это не Джеймс. Плач был ему неприятен, он ещё в приюте не переносил хныканья этих малявок…
— Авада Кедавра!
И тогда его не стало. Он превратился в ничто, не было ничего, кроме боли и страха, и нужно спрятаться — не здесь, среди обломков разрушенного дома, под которыми вопит ребёнок, а далеко… далеко…
— Нет, — простонал он.
Змея шуршит по грязному, замусоренному полу… он убил мальчика, но этот мальчик — он…
— Нет…
И вот он стоит у разбитого окна в доме Батильды, захваченный воспоминаниями о своём величайшем поражении, и огромная змея скользит у его ног по осколкам стекла и фарфора… Он посмотрел вниз и увидел нечто… нечто невероятное…
— Нет…
— Гарри, всё хорошо, ты живой!
Он нагнулся и поднял разбитую фотографию. Это он, неизвестный вор, тот, кого он ищет…
— Нет… я её уронил… уронил…
— Гарри, всё в порядке, очнись, очнись!
Он — Гарри… Гарри, а не Вольдеморт… и шуршит вовсе не змея… Он открыл глаза.
— Гарри, — прошептала Гермиона. — Ты… ты хорошо себя чувствуешь?
— Да, — соврал он.
Он в палатке, лежит на одной из нижний коек под горой одеял. Видимо, приближается рассвет — он понял это по тому, как неподвижно падал тусклый холодный свет сквозь холщовый потолок. Он был весь в поту, простыни и одеяла тоже были влажные.
— Мы спаслись.
— Да, — отозвалась Гермиона. — Мне пришлось применить Парящие чары, чтобы перенести тебя на койку. Я не могла тебя поднять. Ты был… в общем, ты был не совсем…
Под её карими глазами залегли фиолетовые тени. Он заметил в её руке небольшую губку: значит, она обтирала ему лицо.
— Тебе было плохо, — заключила она. — Очень плохо.
— Давно мы оттуда ушли?
— Несколько часов. Уже почти утро.
— И я… я что, был без сознания?
— Не совсем, — неловко произнесла Гермиона. — Ты кричал, стонал… ну и вообще, — добавила она таким тоном, что Гарри забеспокоился. Что же он такое делал? Выкрикивал заклятия, как Вольдеморт, или плакал, как младенец в кроватке?