Гарри подумал об Олливандере, которого Вольдеморт похитил и держит в заложниках, о Грегоровиче, который уже мёртв. Где же ему теперь найти новую палочку?

— Ну что ж, — сказал он притворно будничным тоном, — тогда я пока просто возьму на время твою. На время, пока я дежурю.

Гермиона с блестящим от слёз лицом отдала ему свою палочку, и он вышел, оставив её сидеть возле его кровати. Ему ничего так не хотелось, как уйти от неё подальше.

Солнце всходило. Над ним простиралась ясная бесцветная ширь небосвода, безразличная к нему и его страданиям. Гарри уселся под пологом палатки и глубоко вдохнул чистый воздух. Просто быть живым, видеть восход солнца над искрящимся заснеженным склоном должно было быть драгоценнейшим в мире благом, но он не мог радоваться ему: чувства его были отравлены катастрофой утраты волшебной палочки. Он оглядывал простиравшуюся перед ним долину, покрытую снегом, и отдаленный звон церковных колоколов раздавался в величественном безмолвии.

Непроизвольно он впивался пальцами в скрещенные на груди руки, как бы пытаясь противостоять физической боли. Он проливал свою кровь бессчетное количество раз; он однажды лишился всех костей в правой руке; нынешнее путешествие уже принесло ему новые шрамы — на груди и на предплечье, в дополнение к тем, что были раньше — на тыльной стороне руки и на лбу, но никогда еще до этого момента не чувствовал он себя таким смертельно слабым, незащищенным, нагим, как будто лучшую часть его магической силы вырвали у него из рук. Он точно знал, что скажет Гермиона, если он попытается поделиться с ней этими своими чувствами: волшебная палочка не сильнее своего хозяина. И будет неправа: для него дело обстоит иначе. Ей не приходилось чувствовать, как палочка берет направление, как стрелка компаса, выстреливая золотыми искрами во врага. Он лишился защиты сердцевины палочки-близнеца, и только теперь, когда ей пришел конец, он осознал, как рассчитывал на нее.

Он вытащил из кармана обломки палочки и, не взглянув на них, сунул в подаренный Хагридом мешочек на шее. Увы, мешочек был теперь до отказа переполнен обломками ненужных вещей. Рука Гарри нащупала через жеребячью шкуру старый снитч, и в какой-то момент он с трудом подавил искушение вытащить его и выбросить. Непроницаемый, ненужный, бесполезный, как и всё, оставшееся от Дамблдора…

И эта ярость против Дамблдора вырвалась из него теперь, подобно лаве, сжигая его изнутри, бесследно стирая все остальные чувства. Это ведь просто в отчаянии своем они уговорили себя и уверовали в то, что в Годриковой Лощине кроются ответы на их вопросы, убедили себя, что от них ждут возвращения, что всё это — части какого-то тайного курса, проложенного для них Дамблдором. На самом же деле не было никакой карты, никакого плана. Дамблдор оставил их блуждать наощупь во тьме, сражаться с неизвестными и немыслимыми ужасами, в одиночку, без какой бы то ни было поддержки. Ничто так и не прояснялось, ничто не доставалось даром, они не достали меч, а теперь Гарри потерял еще и палочку. Да еще и выронил фотографию вора, и теперь Вольдеморту, конечно, без труда удастся выяснить, кто же это…

У Вольдеморта теперь были в руках все нужные сведения. .

— Гарри…

Гермиона, казалось, опасается, что он ее заколдует ее собственной палочкой. Лицо ее было исполосовано следами слез, когда она села, уперев подбородок в колени, рядом с ним; в руках ее дрожали две чашки чая, а из-под мышки виднелось что-то громоздкое.

— Спасибо, — сказал он, взяв у нее чашку.

— Мне бы поговорить с тобой, ты не против?

— Да нет, — ответил он, только чтобы не обидеть ее.

— Гарри, ты интересовался, кто этот человек на фотографии. Ну так вот… Я достала эту книгу.

Она несмело подтолкнула книгу, и на его колени лег новенький экземпляр «Жизни и лжи Альбуса Дамблдора».

— Откуда… как это?…

— Она была в гостиной у Батильды — просто так лежала… А из нее торчала вот эта записка.

Гермиона вслух прочитала нацарапанные ядовито-зелеными чернилами остроконечные каракули:

«Дорогая Батти, спасибо за помощь. Вот экземпляр книги, надеюсь, тебе понравится. Ты сказала всё, что надо, хотя и сама не помнишь этого. Рита».

— Думаю, это пришло, когда настоящая Батильда была еще жива, но, может быть, она была уже не в состоянии прочитать это, а?

— Да, наверное.

Гарри глянул сверху на лицо Дамблдора и испытал прилив какой-то свирепой радости: вот теперь-то он узнает обо всём, чего Дамблдор не счел нужным ему рассказать, и уже не важно, хочет ли этого сам Дамблдор.

— Ты еще очень сердишься на меня, а? — спросила Гермиона. Он поднял взгляд на нее, увидел, как из ее глаз снова полились слезы, и понял, что в лице его, она, видимо, прочла его гнев.

— Нет, — тихо произнес он, — нет, Гермиона, я знаю, это вышло случайно. Ты делала всё, чтоб мы вырвались оттуда живыми, и ты была великолепна. Если бы ты там не пришла мне на выручку, я был бы уже мертв.

Он попытался улыбнуться в ответ на ее улыбку сквозь слезы, а затем занялся книгой. Корешок был жестким: ясно, что ее еще никто не открывал. Он бегло пролистал страницы в поисках фотографий. И почти сразу наткнулся на ту, которую искал: юный Дамблдор и его симпатичный товарищ, заливающиеся хохотом по поводу какой-то давно забытой шутки. Гарри взглянул на подпись:

«Альбус Дамблдор, вскоре после смерти матери, со своим другом Геллертом Гриндельвальдом».

Несколько долгих мгновений Гарри так и сидел над последними словами с открытым ртом. Гриндельвальд. Его друг Гриндельвальд. Он искоса глянул на Гермиону, которая всё ещё вглядывалась в это имя, как бы не веря своим глазам. Она медленно подняла глаза на Гарри.