Хосе, Энрике, Алонсо, Ибрагим — никто из них не ответил на этот вопрос. В Кастилии участились столкновения католиков и мавров, протестующих против попыток насильственного крещения. Почти никто не сомневался, что вскоре им предстоит разделить участь евреев [54] . Говорить на эту тему ни у кого не было желания. Грациани понял, что сказал бестактность, и замолчал.

— Меня интересует, как сложилась судьба одной еврейской семьи, которая переехала в прошлом году в Фес, — сказал Алонсо. — Не собираетесь ли вы, сеньоры, побывать в ближайшее время в Марокко?

Один из итальянцев ответил, что планирует поездку по марокканским эмиратам, и обещал навести там справки о гранадских Абулафия.

Вечером Алонсо сидел у деда в его комнате на втором этаже и рассказывал о разговоре с Пако Эль-Реем, оставившем у него впечатление чего-то до крайности неудачного и нелепого. Одна деталь в его рассказе очень заинтересовала Ибрагима.

— Ты говоришь, что после встречи ты воображал другой вариант разговора? И что эти мысли долго преследовали тебя, хотя ничего конкретного в них не было. Верно?

— Да, что-то в этом роде.

— Точно такие же переживания были у моего отца после того, как Франсиско проделал трюк с письмом о рождении племянника. Можно предположить, что, поскольку Омар был непосредственно втянут в сферу того изменения, которое Франсиско произвел с реальностью, его сознание имело частичный доступ к измененному витку. Но не такой отчетливый, как ум самого орбинавта. Поэтому воспоминания о том, что произошло в ином варианте яви, представились ему бессмысленным порождением его собственного воображения и вскоре исчезли.

— Что?! — вскричал Алонсо, когда до него дошел смысл сказанного. — Ты хочешь сказать, что у меня с Пако действительно произошел какой-то разговор, а затем он изменил реальность, и воспоминания о том разговоре сначала приняли вид нелепых фантазий, а потом и вовсе стерлись? То есть этот Пако — живой, ходящий между нами орбинавт?!

— Я допускаю такую возможность, — признал дед. — Попытайся вспомнить эти свои нелепые, как ты их называешь, фантазии.

Алонсо задумался. Воспоминания ускользали. Вместо них опять непрошено возникал облик Росарио.

Наконец он откликнулся:

— В этой фантазии я спросил его, знает ли он что-то об орбинавтах. Он ответил, что знает и что он и Франсиско — одно лицо. Что за ерунда! Как может человек, родившийся этак полтораста лет назад, выглядеть сегодня от силы на двадцать пять лет?!

— Ты не помнишь, что он еще говорил? — спросил старик.

— Потом он меня о чем-то спрашивал, и мой ответ ему не понравился. Нет, не так! — Алонсо наморщился и потер лоб. — Не то чтобы не понравился, а он как будто спрашивал для того, чтобы решить, рассказывать мне что-то или нет. И, получив ответ, решил не делать этого. К сожалению, ни его вопроса, ни своего ответа я не помню.

— Очень похоже на то, что между вами действительно состоялся такой разговор.

— Значит, он все-таки орбинавт! — заключил Алонсо.

— Да, только он не хочет делиться своими знаниями, и с этим ничего не поделаешь!

«Как жаль», — думал Алонсо, понимая, что Пако, орбинавт он или нет, имеет полное право не делиться ни с кем своим опытом.

Ибрагим пожевал губами, вглядываясь в какие-то свои мысли.

— Отчего мы боимся смерти?! — спросил он вдруг.

Алонсо непонимающе взглянул на деда.

— Почему все живые существа боятся смерти? — снова заговорил Ибрагим. — Если смерть — это прекращение бытия, то после смерти меня уже не будет, поэтому нельзя сказать, что смерть — это нечто ужасное, так как некому будет испытывать ужас. Если же это не конец существования и душа или разум продолжает свое бытие, то что же в этом страшного?

— Может быть, — предположил Алонсо, не зная, почему дед заговорил об этом, и холодея от своих предположений на этот счет, — это страх перед теми страданиями, которые зачастую сопровождают процесс умирания… Ведь люди нередко умирают больными, что доставляет их телу изрядные мучения. Кроме того, людей часто убивают. Вероятно, мы принимаем страх боли за страх смерти.

— Да, ты прав. Кроме того, нам мучительно не хочется расставаться с привычным миром и с любимыми людьми. Добавь к этому и страх неизвестности. Я скоро умру, Алонсо. — Все эти фразы Ибрагим произносил одинаковым будничным тоном, отчего внук даже не успел испугаться. У него просто возникло странное ощущение, будто дед принял неверное решение и что его еще можно отговорить.

— Неужели тебе больше не нравится жить? — спросил он тихо.

— Еще как нравится! — Дед поднял на него глаза. — Но разве от этого что-то зависит?