Алонсо сидел словно оглушенный.

— Если ты права, — а ты, кажется, права, — проговорил он упавшим голосом, — то получается, что я уже больше пяти лет зря трачу время, занимаясь совсем не тем, чем следует.

— Нет, Алонсо, это не так! Ты научился по-настоящему восхитительному умению! Как же ты этого не понимаешь?! — всплеснула руками Консуэло. — Просто мастерство сновидца, которое ты развил за прошедшие годы, по-видимому, не ведет к дару орбинавта. Но само по себе оно удивительно! У меня начинает получаться только малая толика того, что умеешь делать ты, и я счастлива так, как не бывала никогда прежде!

— Ну хорошо. — Голос Алонсо выдавал его неверие в то, что это так уж замечательно. Он бы не раздумывая отдал свои навыки сновидца даже за самые скромные способности орбинавта.

Нервно теребя кольцо на пальце, Алонсо вспомнил, зачем перенес его с одной руки на другую.

— Что еще ты хотела обсудить? — спросил он. — Что-то про нерасшифрованные части текста, верно?

— Ты не задумывался, — произнесла Консуэло, — зачем автору манускрипта понадобилось использовать способы тайнописи разной сложности? Разве недостаточно было, что он записал латинские слова еврейскими буквами, без гласных и без пробелов? Ведь такой текст уже очень непросто прочитать. Зачем было вводить еще и сдвиг по алфавиту?

— Задумывался, но не особенно надолго. Все равно ведь сегодня это узнать невозможно.

— Однако можно предположить. У тебя есть гипотезы? — спросила Консуэло.

Алонсо задумался. Почему, действительно, понадобилось так все усложнять? Хозяйка дома перебила его размышления.

— Хорошо! — воскликнула она. — Начнем с более простого вопроса. Почему вообще эти сведения надо держать в тайне?

— Чтобы не оказаться на костре. Действительно простой вопрос.

— Ты ведь говорил, что эти знания попали в Европу во времена похода Александра Македонского. Солдат-ибер узнал учение некоего индийского мудреца. Это четвертый век до Рождества Христова. Инквизиции тогда еще не было. Даже христианства еще не было. А сам текст был составлен при императоре Аврелиане. Это третий век нашей эры. Христианство уже существовало, но до инквизиции оно еще не додумалось.

— Такие знания во все времена следует хранить в тайне, — пожал плечами Алонсо. — Мне это кажется настолько очевидным, что я ни разу даже не думал о том, чтобы это объяснять. А тебе — нет?

— Да, конечно, — кивнула Консуэло. — У меня к этому точно такое же отношение. Но давай сейчас оба стряхнем наше нежелание думать и попытаемся облечь в слова то, что мы чувствуем. Почему знание о том, что человек силой намерения может изменить реальность, опасно, если о нем будут знать многие?

— Потому что у большинства людей помыслы нечисты, — рассуждал вслух Алонсо. — Потому что ради власти, денег, богатства, ради сведения счетов с недругами, ради доказательства своей правоты или своего превосходства и так далее многие готовы идти на все, что угодно. На воровство, убийство, на резню и массовые изгнания, на сжигание живых людей. В общем, на многое. А изменение реальности силой мысли — это оружие. Если оно станет известно многим, оно, несомненно, приведет к росту насилия.

— Тебе не кажется, что отсюда следует простой вывод? — наседала Консуэло.

— Какой же?

— Допустим, учение индийского мудреца содержало наставления по нескольким разным темам, а не только по вопросу о способностях орбинавтов.

Алонсо вскочил в возбуждении.

— Ты хочешь сказать, что… — Он запнулся, подбирая слова.

Консуэло не перебивала, дав ему возможность сформулировать мысль.

— Ты хочешь сказать, что мастерство управления снами и воздействие на реальность — это не разные стадии одного процесса, а разные знания?! — спросил наконец Алонсо.

— Что-то в этом роде, — подтвердила собеседница. — И что первое — далеко не такое опасное оружие, как второе. Соответственно, подлинные знания об орбинавтах, скорее всего, сокрыты еще более сложным шифром, чем простой сдвиг по алфавиту. Иными словами, в тексте есть больше чем два уровня сложности шифровки! И мы пока про искусство орбинавтов знаем лишь самые поверхностные вещи. Вот так-то…

Алонсо не знал, радоваться ему от этого нового понимания или грустить из-за того, что дар орбинавтов оказался еще дальше от него, чем он полагал.

— Но что-то общее между этими двумя искусствами все-таки должно быть, — молвил он, поразмышляв. — Ведь в тексте неоднократно говорится, что орбинавт рассматривает реальность как разновидность сновидения. Учась управлять сном, он может затем перенести это умение в реальность.

— Верно. То есть у нас есть теория, говорящая о сходстве этих двух видов деятельности. Меняя сны, мы привыкаем к самой возможности влиять на то, что происходит вокруг нас. Но конкретного практического звена, необходимого для перехода от одного к другому, мы все же, видимо, не знаем. Ведь ты меняешь сны без всякого древа исходов.Это другой метод, — настаивала Консуэло.