— А как же? — воскликнул Алонсо, подаваясь вперед. — Если твой мир создан твоим умом, то от кого же еще что-то зависит? Реши, нравится тебе жить или нет, и если нравится, то живи дальше. Обещаешь?

— Мы не знаем собственного ума, Алонсо. — Голос Ибрагима чуть-чуть окреп. — Не мне тебя этому учить. Если бы мы знали все, что происходит в нашем рассудке, мы помнили бы все свои сны, не удивлялись бы им и понимали бы их смысл. Мы всегда желали бы только лучшего для своих любимых и самих себя, и с нами никогда ничего дурного не могло бы произойти. Мы просто не знаем своего ума. Где-то в его глубинах таится решение о том, что жизнь в какой-то момент должна завершиться. Ты думаешь, я могу с легкостью проникнуть на эту глубину и изменить там что-то?

Уже стемнело, и Алонсо зажег две масляные лампадки. Их мерцающие огоньки высветили во мраке комнаты морщинистое лицо старика на фоне спинки кресла. Обратившись к этому лицу, Алонсо произнес:

— Дед, поживи еще, ладно?

— Когда так вежливо и настойчиво просят, — усмехнулся Ибрагим, — отказать невозможно. Немного поживу. А ты не забывай, что надолго я это удовольствие растянуть не смогу, поэтому навещай меня почаще.

В середине сентября Алонсо решил, что прошло достаточно времени, чтобы можно было нанести визит Саладину (так он сформулировал в мыслях свое намерение), не рискуя показаться навязчивым его новой хозяйке. Он выбрал день, когда после дождливой недели снова вернулась теплая солнечная погода.

Росарио принимала гостя на балкончике второго этажа Каса де Фуэнтес, откуда открывался вид на холмы и косогоры, поросшие низкими рощами. Говорили о недавно вышедших книгах, и хозяйка замка упомянула два новых труда Антонио де Небрихи — кастильскую грамматику и латинский словарь. Алонсо чуть не подпрыгнул: как же он забыл?! Дальнейшую расшифровку «Света в оазисе» необходимо было продолжить, используя этот монументальный словарь! Ему было очевидно, что работа станет от этого не в пример легче!

— Знаете, что сказала королева про кастильскую грамматику? — рассмеялась Росарио. — «Для чего вы написали эту странную книгу, профессор?» А он ей в ответ: «Язык всегда сопутствовал империи, ваше высочество». Рисковал довольно сильно. Ведь до него никто не пытался придать значение народному языку.

Внизу, в пределах ограды, стояла круглая беседка. К востоку от расположенной примерно в трети лиги от замка небольшой деревеньки бежала тропа из пригнанных друг к другу крупных камней. Она вела в лесок, виднеясь то здесь, то там из-за травы, подлеска и деревьев, и терялась в темной чаще.

— Эту дорогу проложили еще римляне, — объяснила Росарио, перехватив его взгляд.

Она придвинула к Алонсо графин с легким красным вином, и он наполнил оба кубка. Появился Эмилио и поставил на низкий столик глубокие тарелки с виноградом, вишней, яблоками, сладкими печеньями.

Разговор то и дело возвращался к младшему Фуэнтесу.

— Мануэль любит музыку и тонко ее чувствует, — говорила хозяйка, срезая с яблока тонкие полоски кожуры серебряным ножиком с костяной ручкой. — Это ему передалось от меня. То, что для других людей — обычные переживания, для него — мелодия и гармония. Верховая езда, любовь, природа, человеческие чувства.

— Да, я знаю об этом. Он говорил мне о музыке поглощения пространств, — вспомнил Алонсо.

— Думаю, он вдоволь наслушался этой музыки за два месяца плавания в открытом океане… — задумчиво произнесла Росарио, коснувшись пальцами локона за ухом. Алонсо казалось, что они вместе видят простертую перед ее мысленным взором бесконечную, играющими бликами, опускающуюся, поднимающуюся, рисующую на самой себе и тут же перечеркивающую нарисованное, то изумрудную, то серую, то синюю, то золотистую гладь.

Он невольно сравнивал Росарио со своей «дамой из медальона». Та, на портрете, дышала свежестью юных лет. Но она не касалась пальцами локона. Не улыбалась. Не угощала Алонсо фруктами. И не говорила о Мануэле как о своем сыне.

— Скажите, донья Росарио, инструмент в приемной зале и есть клавикорды, на которых вы учили играть Мануэля, когда он был маленьким?

— Он и об этом вам рассказал?! — удивилась Росарио. — Нет, старые клавикорды мы переставили в оружейную. Я иногда продолжаю на них играть, чтобы они не забывали о своем назначении. А инструмент в приемной зале — это роскошный подарок, который сделал мне Мануэль на деньги, заработанные им в Санта-Фе за время службы. Нечто, о чем я мечтала многие годы, — клавесин!

— Ваш сын — замечательный, удивительный человек! — искренне сказал Алонсо.

Она словно стряхнула с себя мечтательность.

— Он говорит то же о вас. — Внезапно Росарио как-то очень внимательно, заинтересованно посмотрела прямо на Алонсо, и у него возникло странное чувство, будто этот ее взгляд обладает пронизывающей способностью и от него невозможно скрыть ничего, даже мыслей. — Вы ведь спасли ему жизнь, не так ли?

— Ох, как же я колебался, делать это или нет! — Казалось, взгляд хозяйки вынуждал Алонсо к признаниям. — Я был близок к тому, чтобы оставить его истекать кровью. Мне так стыдно об этом вспоминать!