— Ты забыл, что разговариваешь с астурийским дворянином, холоп! — взревел в ответ Торпа, оскорбленный тем, что простолюдин из Уэльвы называет его на «ты».

Ворота форта с грохотом распахнулись, и оттуда выбежали Арана, его лейтенанты и другие колонисты. В этот же момент прогремел выстрел, и один из споривших упал на землю. Женщины закричали, мужчины, напротив, умолкли, отпрянув от распростертого в луже крови тела.

— Взять их под арест! — крикнул Арана.

Несколько человек, включая Мануэля, ринулись выполнять приказание. Арестованные, ошеломленные случившимся, не оказали никакого сопротивления. Эсковедо в это время пытался успокоить перепуганных индианок, обращаясь к ним на их языке.

Гонсало подбежал к Мануэлю, когда саламанкский идальго отпирал засов тюрьмы, специально предусмотренной при строительстве форта. Это был коридор с несколькими комнатами, в дверях которых на уровне глаз были небольшие окошки.

— Капитан сказал, что астурийцев надо отделить от южан, — сообщил Гонсало.

Мануэль кивнул. Он и сам собирался так поступить.

Пять человек по его приказу вошли в камеру, и он захлопнул за ними дверь.

Четверых андалусцев, среди которых был и Хуан Морсильо, ранней весной отравившийся юккой, отвели в камеру в противоположном конце коридора.

У всех арестованных предварительно отобрали оружие и награбленные у индейцев вещи.

Еще один южанин — Хакомо Урминга из Палоса — лежал, убитый пистолетной пулей, за воротами форта.

Его похоронили ближе к лесу, прочитав над ним короткую молитву.

После похорон Мануэль проходил мимо Араны, который шел в окружении двух своих лейтенантов.

— Дон Диего, — убеждал его Гутьеррес, — астурийцы принесли с собой в форт немало золотых украшений. Я думаю, надо выяснить, заплатили ли они туземцам. Если нет, то необходимо предложить Гуаканагари обычную в таких случаях оплату. Индейцы охотно берут за золото бусы и прочие побрякушки из стекла. Но золото возвращать им нельзя — это противоречило бы указаниям адмирала. Что же касается женщин, то их надо вернуть в селения как можно скорее!

— Сначала разберемся с убийством Хакомо, — мрачно отрезал Арана. — И я буду не я, если не вздерну негодяя, спустившего курок! Все остальные вопросы будем решать позже.

Увидев, что капитан форта не расположен к разговору, Гутьеррес замолчал.

Ночью, охраняя тюрьму, Мануэль мерил шагами коридор, прислушиваясь к надрывному вою ветра и размышляя о том, что свою жажду приключений за последний год он, похоже, утолил сполна. Осада Гранады, бескрайний океан, противостояния между командой и адмиралом на корабле, крушение «Санта-Марии», конфликты в форте и чувство отрезанности от всего мира на беззащитном перед ураганами острове — все это Мануэль с удовольствием поменял бы теперь на спокойную, размеренную жизнь, которую прежде называл скучной.

Мануэль вдруг остро осознал, насколько ему не хватает домашнего очага, женской ласки, общения с матушкой, разговоров с интересными и образованными людьми и, конечно же, музыки. Не пения ветра, а музыки, сотворенной человеком! Он готов был отдать все золото Индии, если бы имел его, за простую флейту, не говоря уже о виуэле!

Еще Мануэлю очень недоставало верховой езды. И даже просто общения с лошадью — преданным, могучим, выносливым и доверчивым животным.

— Дон Мануэль, — донесся приглушенный голос из камеры, где находились астурийцы.

Саламанкский идальго подошел к двери и увидел через окошко глаза Хуана Патиньо, уроженца города Ла-Capeны в Астурии.

— Дон Мануэль, — попросил Патиньо, — окажите любезность, принесите нам листьев табака.

— Здесь нельзя разводить огонь, — ответил Мануэль.

Ему не нравился обычай туземцев, который переняли некоторые поселенцы, постоянно вдыхать дым горящих, свернутых в трубочку листьев этого островного растения. Табачный запах Мануэль находил крайне неприятным. Хотя, конечно, если бы не запрет, он выполнил бы просьбу Патиньо.

— Послушайте, дон Мануэль, — услышал он. На этот раз к нему обращался Диего де Торпа.

— Что вам, дон Диего? — спросил он.

— Я знаю, что вы благородный идальго, что вы из Саламанки, то есть, в сущности, наш земляк. Ведь Астурия и Леон были одним королевством еще до того, как их подчинила Кастилия.

— Какое все это имеет отношение к нам с вами? — не понял Мануэль.

В серых, проницательных глазах Торпы горел мрачный огонь. Он был заносчив, подчинение кому-либо воспринимал как личное оскорбление, но любил окружать себя безвольными людьми, позволявшими командовать собой.

— Нам, северянам, — заявил он, — противостоят люди из Андалусии. У них там, в Кордове, Севилье, Уэльве, настоящих кастильцев нет. Они все крещеные мавры или евреи. Им нельзя доверять. Каждый из них может втайне оказаться иноверцем. Почему мы должны выполнять приказы какого-то Араны из Кордовы? Тем более что туземных полулюдей он защищает, а нас, чистокровных кастильцев, христиан, — Торпа повысил голос, и Мануэль увидел, что его товарищи тесно столпились рядом с ним, — сажает за решетку, словно диких зверей!