— Ты так спокойно говоришь о винах, как будто никогда в жизни не соблюдал мусульманских запретов, — заметил Ибрагим. — А когда-то не верил, что сумеешь приспособиться к католическому обществу.

Алонсо ничего не ответил, спокойно ожидая, когда дед вернется к теме беседы. В последнее время удерживать внимание на обсуждаемом предмете становилось для Ибрагима все более сложной задачей.

Старик, похоже, забыл, о чем они говорили, и молчание стало затягиваться.

Нет, как выяснилось, не забыл.

— Давай поставим вопрос иначе, — предложил вдруг Ибрагим. — Может ли орбинавт предотвратить чье-то старение с помощью переходов в иные витки реальности? Например, может ли любящий внук продлить таким образом жизнь деда на несколько лет?

— Например, так, — согласился Алонсо.

— Увы, дорогой Али, я уверен, что это невозможно.

Алонсо думал так же. Но уверенности у него не было, поэтому ему было интересно узнать доводы Ибрагима.

— Мне кажется, для иллюстрации подойдет твой неблагочестивый пример с вином. Представь себе, что орбинавт находится перед столом, на котором стоят два кувшина — один с красным вином, другой с белым, — а также пустой кубок. Такие моменты в рукописи называются точками ветвления.Орбинавт может выбрать одну из трех возможностей: либо выпить красное, либо выпить белое, либо не выпить ничего. Человек делает свой выбор, наливая себе красное вино. Пьет, морщится и приходит к выводу, что этот виток ему не понравился. И тогда, пуская в ход свой особый дар, он мысленно возвращается к точке ветвления и представляет себе, что выбрал одну из двух оставшихся возможностей — либо выпил белое, либо решил ничего не пить.

— Ты хочешь сказать, что у него нет четвертой возможности? — спросил Алонсо.

— Вот именно, — кивнул Ибрагим, — в точке ветвленияу него нет, например, возможности взять со стола кувшин с молоком, потому что на столе такого кувшина нет. Орбинавт может действовать лишь в рамках того выбора, перед которым он находится. Возвращаясь к твоему вопросу, мы можем сказать, что у орбинавта Алонсо нет такой возможности, как нестареющий дед. Либо дед стареет быстрее, либо медленнее. Вот и весь выбор, — заключил Ибрагим будничным голосом.

Алонсо грустно молчал, не сомневаясь в верности рассуждения старого книжника.

— Дорогой Али, — вдруг сказал дед так, будто его осенила новая мысль. — Мне сейчас пришло в голову, что у тебя есть неоспоримые преимущества перед орбинавтом из нашего примера.

— Вот как? — криво улыбнулся в ответ Алонсо. — А мне кажется, никаких преимуществ у обычных людей перед волшебниками нет.

— Не такие уж они и всемогущие волшебники, — возразил Ибрагим. — Как ты знаешь, если после точки ветвленияпрошло много времени, то есть, говоря языком манускрипта, если глубина стволадостаточно велика, то орбинавту что-то мешает перейти в другой виток. Мы, правда, до сих пор не знаем, что именно. Впрочем, главное в моей мысли то, что ты вовсе не обычный человек. За эти годы ты стал мастером снов. И когда я уйду из этого мира, ты все еще сможешь видеться со мной в своих сновидениях. Мой образ не сотрется из твоей памяти. Ведь теперь ты можешь добраться до любого воспоминания. А орбинавты, похоже, ничего такого делать не умеют. Во всяком случае, если судить по тем частям текста, которые мы уже расшифровали. Вот я и говорю, что тебе лучше, чем орбинавту из нашего примера.

— Он тоже может увидеть во сне деда, — возразил внук.

— А может и не увидеть. От его желания это не слишком зависит. Твои же сны напрямую управляются твоими желаниями. Это большая разница.

— Я предпочел бы видеть тебя наяву, а не во сне, — заупрямился Алонсо. — Ведь во сне это будешь не ты, а порождение моего ума.

— В твоей яви я тоже порождение твоего ума, — заметил старик. — Так же, как в моей яви ты — порождение моего ума. Скоро я узнаю, что еще может породить мой ум, когда закончится этот медленный сон. Вероятно, я забуду эту жизнь так же, как мы забываем сны, когда им на смену приходят новые. Ведь не помним же мы, что с нами происходило до рождения.

Дед с усилием поднял руку и показал на одну из полок, сплошь загроможденных печатными фолиантами и рукописями.

— Али, найди-ка текст Пятикнижия на древнееврейском языке.

— Зачем? — удивился Алонсо.

— Помнишь, как братья называли Иосифа?

— Помню. Сновидцем.

— Да, таков перевод. Но в оригинале там, насколько я помню, не одно, а два слова.

Найти требуемую книгу в царящем на полке беспорядке было непросто. Когда она наконец нашлась, Алонсо быстро отыскал в ней то, что интересовало деда.

— «Бааль а-халомот а-лазэ ба», — прочитал он и перевел: — «Вот пришел этот сновидец». Это слова его братьев.

— Так и есть, — удовлетворенно крякнул Ибрагим. — «Бааль а-халомот». Два слова. Господин снов. Владеющий снами. Мастер снов. Ты теперь тоже мастер снов, Алонсо. Ты уподобился Иосифу Прекрасному. Держись подальше от жены царедворца, ведь она чуть не погубила сновидца…

Знакомых жен царедворцев у Алонсо не оказалось, а держаться подальше от матери своего друга ему удалось до самого декабря. И воспринимал он этот факт как значительное достижение. Сны, в которых, благодаря второй памяти,постоянно возникала Росарио, вместо того, чтобы гасить, лишь подогревали желание увидеть ее наяву.

Вечером 1 декабря Алонсо твердо решил, что нанесет визит в Каса де Фуэнтес. С прошлого посещения прошло больше месяца. Пора, в конце-то концов, навестить старого серого приятеля Саладина.

На этот раз для прогулок в лесу было слишком холодно и промозгло, и они сидели в небольшой столовой, рядом с кухней. Через окно, выходящее на внутренний двор замка, в противоположной стене были видны крюки для привязывания лошадей. Росарио угощала гостя свежевы-печенными лепешками с перетертой оливковой мякотью. От мяса он отказался, сказав, что не голоден, но небольшую горячую лепешку с удовольствием попробует.