— Конечно, готова. Только сначала дождемся возвращения Мануэля.

Росарио потянулась к Алонсо, и они обнялись.

— Мы будем жить там, где никто нас не знает, и никому не придет в голову, что я старше тебя на двадцать один год, — шептала она между поцелуями.

Потом они долго обсуждали, куда именно переедут жить.

— Когда мне было восемнадцать лет, мы с Фелипе побывали в Италии, — рассказывала она. — Мы тогда только недавно поженились. Фелипе был в Риме и Флоренции с официальным поручением от старого герцога Альбы, отца нынешнего герцога. С тех пор у меня осталась мечта еще раз увидеть эти удивительные здания, статуи и картины. О, Алонсо! Все-таки люди постепенно меняются. Двести лет назад за изображение обнаженного человеческого тела можно было попасть на костер. А сегодня художники и скульпторы делают это по заказу кардиналов и пап! Видя такую красоту, поневоле начинаешь верить, что наступают новые времена.

— Ты хочешь жить там? — спросил Алонсо.

— Почему бы и нет? Раньше мне это казалось несбыточной мечтой. Но теперь я точно знаю, что многое кажется нам невозможным только потому, что мы не догадываемся о своих истинных возможностях.

— Во Флоренцию сейчас нельзя, — рассудительно сказал Алонсо. — Они сжигают там произведения искусства, наслушавшись проповедей Савонаролы, который уже стал фактическим правителем республики. Сам Боттичелли умудрился подпасть под его влияние и уничтожить какие-то свои работы. Хорошо, что друзья увезли большую часть его шедевров подальше от Флоренции.

Росарио вздохнула:

— Да, я слышала. Но ведь это безумие когда-нибудь кончится. И тогда мы переедем во Флоренцию. А сначала поживем в Риме. Только все это — после возвращения Мануэля.

На следующий день Алонсо опять пропадал в библиотеке, а Росарио занималась с Пепе хозяйственными делами. Правда, длинные разъяснения добросовестного управляющего она слушала вполуха. Мысли ее витали далеко.

В последнее время, раздумывая о рукописи «Свет в оазисе», Росарио все больше склонялась к предположению, что этот текст либо является компиляцией из не связанных друг с другом фрагментов, либо с самого начала был посвящен различным темам. Как бы то ни было, Росарио была почти уверена, что из способностей мастера-сновидца невозможно развить дар орбинавта.

Доказательством тому служили, как ей казалось, два факта: Алонсо, так же как его деду и матери, никак не удавалось научиться влиять мыслью на явь, а ей, Росарио, хоть как-то воздействовать на сюжет снов. Это были различные искусства.

Отсюда следовала тщетность надежды Алонсо стать орбинавтом с помощью опытов по управлению сновидениями, что, впрочем, нисколько не умаляло в глазах Росарио его достижений в том, что касалось управления снами. Она считала их не меньшим чудом, чем свой дар. Ей хотелось верить, что мастерство сновидца тоже приводит к омоложению, но в глубине души Росарио понимала: если уж речь идет о действиях во сне, то в лучшем случае оно и омолаживать может только во сне.

Ночью Росарио спросила:

— Как ты мог влюбиться в женщину, чей сын старше тебя? Ведь ты же тогда не знал, что я стану молодой? Как такое вообще возможно?

— Для меня ты всегда была самой красивой и желанной, независимо от возраста, — Алонсо смотрел на нее очень серьезно. — Как бы высокопарно ни звучали эти слова, это чистая правда, которая и мне самому не давала покоя. Это была ужасная мука: безуспешно бороться с чувством, думая, что мы никогда не сможем быть вместе.

— Ты самый настоящий чародей, Аладдин, — благодарно проговорила Росарио, чувствуя, как к горлу подступает комок. — Ты омолодил меня своей любовью…

Они лежали молча, прислушиваясь к звукам ночи. За окном шелестела листва, потом заиграло тихое рондо дождя. В груди Росарио мерно стучало сердце.

— Я в тебя влюблен с апреля тысяча четыреста девяносто первого года, — сказал вдруг Алонсо.

Росарио повернулась на левый бок, удивленно уставившись на него.

— Ты была моей «прекрасной дамой из медальона», — объяснил Алонсо. — Еще я называл тебя «девушкой из медальона».

— Из медальона? Ты, вероятно, имеешь в виду крошечный портрет, который написал художник во Флоренции, — догадалась Росарио. — Мануэль показал его тебе?

— Нет, Мануэль лежал тогда без сознания в доме дяди Хосе. Матильда, моя двоюродная сестра, потащила меня в комнату, чтобы я полюбовался на спасенного мною рыцаря, который показался ей писаным красавцем. В комнате она бесцеремонно открыла медальон на его груди, и мы оба увидели этот портрет. Я, конечно, не должен был смотреть, но не устоял перед любопытством. Мы тогда решили, что это возлюбленная Мануэля.

— И ты посмел влюбиться в возлюбленную своего друга? — рассмеялась Росарио.

Она чувствовала, что тает, когда он глядел на нее с таким нескрываемым любованием.

— Мы еще не были друзьями, — сказал Алонсо и коснулся губами ее руки. — Да я и не особенно хотел влюбляться. Но ничего не мог с собой поделать. Стоило мне хоть чуть-чуть подзабыть твои черты, как я начинал видеть тебя во сне и тут же снова вспоминал. Так продолжалось до самой нашей встречи. Два года, царевна Будур… Вдумайся в это: ты мне снилась в течение двух лет!