Судя по всем этим признакам, Консуэло была утонченной куртизанкой. Вот только, насколько было известно Алонсо, таких в католических странах нет. Или уже есть? Быть может, Консуэло — первая? Что это за фамилия — Онеста [37] ? Возможно, на самом деле это — прозвище, ироническое указание на ее положение? А имя [38] ? Нет ли и в нем иронии и намека?

Песня была встречена возгласами восхищения со стороны слушателей. Все просили Консуэло спеть еще что-нибудь, но она потребовала, чтобы каждый из присутствующих прочитал теперь отрывки из своих сочинений или поведал какую-нибудь интересную историю.

Первым, разумеется, был старший по возрасту и положению дон Антонио. Он рассказал, как в молодости учился в университете Болоньи, как был захвачен процессом проходящего в итальянских странах возрождения классических наук и искусств, как с тех пор мечтает о восстановлении классицизма и здесь, на Пиренеях. Прочитал небольшой фрагмент из своего опубликованного десять лет назад труда «Введение в латынь».

— Насколько я знаю, это первая книга, изданная на нашем полуострове новым типографским способом. Не так ли, дон Антонио? — спросила, слегка наклонившись в его сторону, Консуэло. И опять от Алонсо не ускользнула тонкая пленительность ее движений. В них не было ничего лишнего.

— Да — подтвердил со смущенной улыбкой Небриха. — Чего только я ни делал, чтобы скрыть свою деятельность печатника. Ведь профессора не вправе зарабатывать деньги вне университета. Что толку? Все равно все знают. Да и как скроешь? Впрочем, власти университета проявляют снисходительность и не указывают мне на это нарушение. Если же укажут, передам типографию сыновьям.

Дон Антонио рассказал, что почти завершил работу над двумя новыми книгами и в скором времени намерен их издать. Это «Кастильская грамматика» и «Латинско-испанский словарь». Под «испанским», используя древнеримское название Иберии — Hispania, автор подразумевал вальядолидское наречие кастильского языка.

— Я полагаю, что это самая чистая и возвышенная разновидность всех наречий, на которых говорят в различных областях Кастилии, Леона, Арагона, Каталонии и Андалусии. Думаю, именно вальядолидское наречие должно стать общим языком объединенного королевства, и надеюсь, что это название — «испанский язык» — станет когда-нибудь общепринятым [39] .

— Позвольте мне выразить восхищение вашим титаническим трудом, дон Антонио! — воскликнул Алонсо. — Ведь до сих пор никто никогда не описывал современных языков, наследников латыни. Подобных сводов грамматики нет ни в одном из государств Италии, их нет ни в Португалии, ни во Франции, ни здесь!

— Благодарю вас, молодой человек, — благожелательно ответил довольный похвалой лексикограф. — Будем надеяться, что публикация этого труда не настроит против меня ни корону, ни церковь. Ведь все новое порой видится опасным.

— Если бы вы боялись опасностей, вы не были бы Антонио де Небрихой. — Голос Консуэло был настолько ласков и приятен для слуха, что порой казалось, будто она не говорит, а продолжает петь.

Наступила очередь студента-юриста, и Алонсо наконец узнал, почему Рохас чувствует себя в литературном кружке как в своей стихии. Как оказалось, в свободное от учебы время он сочинял роман в диалогах под названием «Комедия о Калисто и Малибее».

— Почему вы называете ваше произведение романом, а не пьесой? — поинтересовалась Консуэло.

— Разумеется, это пьеса, и я надеюсь, что ее когда-нибудь будут ставить на сцене, — ответил Рохас. — Да только, по моему замыслу, в этой пьесе будет не менее шестнадцати актов. Такой объем сближает ее с романом.

— Как далеко вы продвинулись? — спросил Небриха.

— Я написал совсем мало. Почти уверен, что от завершения труда меня отделяют многие годы [40] . Но это меня нисколько не смущает, поскольку творческая работа доставляет мне немало радости. Зачем же мне ее укорачивать? Но я не уверен, стоит ли зачитывать отрывки из незавершенного текста.

— Есть ли среди присутствующих кто-нибудь, — обратилась сразу ко всем Консуэло, — кому неинтересно послушать отрывок из неоконченной комедии нашего любезного и одаренного друга Фернандо?

Таких не нашлось, и Рохас прочитал несколько страниц. В основе романа лежала история любви молодого рыцаря Калисто к благородной девушке Малибее, которая поначалу не отвечала ему взаимностью. Его страсть была так сильна, что он прибег к помощи старой Селестины — злобной, всегда пьяной сводни из простонародья. Она пустила в ход колдовство, и теперь уже Малибея без памяти влюбилась в рыцаря.

Алонсо слушал затаив дыхание. Рохас был прирожденным писателем. Его повествование увлекало, забавляло, заставляло сопереживать героям и тревожиться за их судьбу. Высоким чувствам противостояли пороки, возвышенная речь сменялась сочным, простонародным языком, на котором до сих пор в Кастилии никто никогда не писал. И тем и другим автор владел в совершенстве. Ну и студент! Ну и юрист!

— Вы не просто «писец»! — вскричал Алонсо, когда Рохас закончил чтение отрывка. — Вы настоящий писатель! Такой литературы здесь еще никто не видел!